После того, как Александр Иосифович разбойничьи похитил и увез Леночку и Дима ускакал вслед за ними, а пулеметчики огнем подтвердили, что они добросовестно исполняют приказание командира, Годар отправил к ним Леденецкого с новым приказом: деревню на прицеле больше не держать, потому что японцев там нет, а русские не могут выйти из ворот, не рискуют быть обстрелянными своими, и сосредоточить наблюдение и огонь, если потребуется, на переправе через реку: японцы вполне могут еще попытаться возвратить деревню. Но довести быстро этот новый приказ до пулеметной команды Леденецкий не мог: напрямик к ним не подойдешь, а в обход идти – ничего себе крюк! – долго.
Все в деревне с нетерпением и беспокойством ждали возвращения Леденецкого. А тем временем за стеной вдруг раздалось этакое замедленное, ленивое топанье копыт. И через минуту в ворота спокойно, будто возвращался с прогулки, вошел Дима. Он вел под уздцы коня, – на нем сидела Леночка, и свисали по бокам шесть тугих мешков.
Дима помог Леночке спуститься на землю, подвел ее к отцу и сказал:
– Вот, батюшка… жена моя… Благословите нас.
Дрягалов усмехнулся в бороду, помедлил и перекрестил Диму и Леночку по-поповски – обоих одним знамением.
– Господи, благослови, – произнес он торжественно. И тут же с притворною строгостью выговорил сыну: – Епитимья тебе, проказник! До самой Москвы. До венца.
С Леночкой же старый дамский угодник был куда ласковее. Он взял ее за плечи, поцеловал в лобик и сказал:
– Милости прошу к нам в семью, красавица. Будь мне дочкой.
Все присутствующие – и Мещерин с Самородовым, и подполковник с внуком, и кое-кто из казаков и солдат – наблюдали эту сцену с умилением.
Едва рассвело, подполковник Годар отправился разведать, что там происходит на неприятельской стороне. Но прежде чем спуститься к реке, он в сопровождении Димы осмотрел место, где господин Казаринов попал под пулеметный огонь. Они нашли там издохшего коня Александра Иосифовича, но самого уполномоченного не было. Исчез! Дима тогда, ночью, даже не подумал, что Казаринов может быть только раненным или вовсе невредимым, – он нисколько не сомневался, что тот лежит убитый наповал! Впрочем, Годара это уже нисколько не волновало: жив Казаринов или нет? – даже малого значения не имело для него. Годара сейчас заботил единственно неприятель и его возможные действия.
Пулеметной команде он распорядился передислоцироваться – занять позицию ближе к реке и теперь держать на мушке противоположный берег. На удивление на том берегу сегодня не только не было видно пионеров, но и понтон, который они начали было вчера строить, исчез – его, очевидно, разобрали или, что вероятнее, сплавили в темноте.
Но то, что Годар разглядел в бинокль на той стороне, по-настоящему потрясло его: в двух-трех верстах от реки было довольно оживленное движение большой массы людей, может быть, и бригады. Трудно было сразу понять – что эти силы? – готовятся ли наступать или отходят? Но судя по тому, что японцы не продолжили строить и даже не сохранили недостроенной переправы, наступать они не собирались.
Непонятно, рассуждал Годар, почему они до сих пор деревню, из которой их выбили русские, не смели артиллерийским огнем? Неужели у такой-то силищи нет ни одной батареи? Скорее всего, они просто опасаются вступить в артиллерийскую дуэль, потому что обычно японцы такие дуэли не выигрывали. Но дуэли-то, собственно, никакой бы и не было! Потому что отсюда отвечать нечем. Разве винтовочными пачками двух неполных рот. Но в том-то и дело: японцы, видимо, считают, что сюда подошел, по меньшей мере, русский полк с приличною артиллерией. Вот и боятся раскрыть свои пушки.
Пока Годар рассуждал таким образом, к нему прискакал одвуконь Мещерин и доложил, что в версте к северо-востоку от деревни показалась группа всадников, – они рассматривают их в бинокль, но приближаться, по всей видимости, опасаются, полагая, что здесь японцы. Годар немедленно вскочил на коня.
Обогнув деревню, они действительно увидели в версте с дюжину людей верхами.
– Казаки! – определил Мещерин, когда они подъехали поближе.
Удивительный мундир Годара мог смутить гостей, но Мещерин еще издали стал размахивать своею мохнатою шапкой, и казаки поняли, что эти двое, во весь опор скачущие к ним, не враги.
Выяснилось, что это была разведка бригады Дембовского, стоящей на правом русском фланге. Годар велел им срочно скакать в штаб и передать, что противник у этой деревни попытался ночью совершить обход, но был отбит и, кажется, вообще отступает. Но, на всякий случай, сказал подполковник, хорошо бы сюда выдвинуть хотя бы два батальона пехоты, непременно с сильною артиллерией.
Подкрепление к Годару подошло только во второй половине дня, когда на той стороне реки неприятеля вообще уже не было видно. Оказывается, из штаба Дембовского сведения, сообщенные каким-то французским наблюдателем, поступили прежде в штаб Западного отряда генерала Бильдерлинга, а оттуда – в Мукден. И только уже сам Куропаткин распорядился послать в указанное место полк, два дивизиона кавалерии и две батареи. Он, по правде сказать, довольно скептически отнесся к полученному сообщению, резонно полагая, что, при общем и пока довольно неплохо развивающемся наступлении русских, японцы вряд ли начнут обходной маневр, тем более на таком значительном удалении от фронта, – им самим невыгодно так растягивать силы. Но поскольку русский главнокомандующий больше мора в своем стане страшился возможного обхода неприятелем его флангов, он не поскупился выделить целую бригаду из резервов прикрыть и это дальнее направление.
Но получилось, что марш этой бригады, которая, будь она брошена в наступление, могла бы значительно усилить натиск на фронте, получилось, что поспешный марш ее оказался холостым выстрелом, пустою растратой сил: передислоцировавшись, бригада теперь противостояла… пустоте, никому. Годар заметил, как полковник – командующий бригадой, – внимательно оглядев пространство за рекой, посмотрел на него с недоверием и даже с каким-то сожалением. И если бы не десятки убитых японцев, оставшихся в самой деревне и в поле за воротами, Годару было бы вообще никак не оправдаться за свое тревожное донесение.
Командующий держал себя со старым французским подполковником довольно надменно. Когда Годар докладывал преемнику о ночном деле, у полковника было такое выражение лица, будто бы все, что здесь происходило прежде, это так… прелюдия дилетантов, маневры новобранцев, а настоящее дело пойдет только теперь, с его появлением. Приняв же позиции и славный боевой годаровский отряд под свою команду, он приказал подполковнику немедленно отбыть в ставку, в Мукден, где и полагается находиться всем наблюдателям.
Верный воинской дисциплине, Годар беспрекословно подчинился старшему по чину и положению начальнику. Единственное, он попросил полковника позволить двум нижним чинам – Мещерину и Самородову – сопровождать его. Полковник изобразил крайнее свое недовольство такою просьбой и… согласился.
Собрались путешественники по-военному быстро: тюки, наскоро залатанные, были навьючены на верблюдов, мешки – на лошадей. А больше у них ничего и не было. Дрягалов по этому поводу пошутил: нищему собраться – только подпоясаться. Все, кроме французов, едва не попадали со смеху. Когда перевели и объяснили поговорку Годарам, и они смеялись от души.
