Куропаткину, видимо, было недосуг, наверное, его ждали дела. Само собою, и Сахарова, и прочих ждали дела. Но всем пришлось еще уделять внимание этому неуемному старику.
– Любопытно… – стараясь показать, как он заинтересовался, произнес Куропаткин.
– Видите ли, – продолжал Годар, – мне, стороннему наблюдателю, отчетливо бросается в глаза безынициативность русской армии. И равным образом отчетливо заметны активные действия противной стороны. Постоянно, при больших сражениях и при незначительных схватках, японцы стараются вас обойти. Даже если это им не удается, одна только попытка такого маневра действует на противника, то есть на вас, генерал, ошеломляюще и, значит, доставляет преимущества вашему врагу. Вот и вам надо бы попробовать действовать таким же образом.
Куропаткин с первых же слов Годара понял, о чем тот ведет речь. Все это было ему хорошо известно. Обо всем этом он уже много и не однажды думал.
– Но, может быть, вы также заметили, подполковник, что у меня недостаточно сил для движений такого рода, – ответил главнокомандующий.
– Дело не в этом, генерал. Вы бездействуете. А это не имеет ровно никакого значения, сколько человек будут заняты в бездействии – триста тысяч или всего триста. Результат выйдет тот же самый. Вам нужен какой-то быстрый, неожиданный маневр, который заставил бы неприятеля насторожиться, обеспокоиться. А это уже половина успеха. Неприятель, обеспокоенный за тыл или фланг, не будет и фронт держать крепко. В таких случаях часто бывает достаточным лишь артиллерийского обстрела, чтобы он отошел. Замечательно сказал древний китайский полководец Сунь-Цзы: хорошо воюет тот, кто управляет неприятелем и не дает неприятелю управлять собой, – отчеканил Годар.
– Благодарю вас, подполковник, – решился наконец прервать переговоры Куропаткин. – Ваши наблюдения чрезвычайно ценные. Но, прошу прощения, меня ждут служебные обязанности. Честь имею.
Он подал руку Годару первому, а затем распрощался и со всеми прочими гостям.
– Лекция в Академии Генерального штаба, – вздохнул Куропаткин, когда никого из посторонних в вагоне не осталось. – Французские военные в душе все Бонапарты. Только где были эти стратеги в дни Марс-ла-Тура и Седана? Верно: чужую беду руками разведу. Все свободны, господа, – сказал он офицерам. – Прошу вас приступить к своим занятиям…
Одному из ординарцев Куропаткин тут же приказал:
– Проверьте, пожалуйста, то, что сейчас рассказал солдат об этом Казаринове. Свяжитесь с Петербургом.
На другой день подполковник Годар, Паскаль, Дрягалов и Дима с Леночкой уехали в Россию. Мещерин с Самородовым проводить друзей уже не смогли: после приема у Куропаткина они сразу отправились в свой полк.
Глава 8
Провожая на вокзале в дальний путь свою
боевую организацию,как Саломеев остроумно назвал Германа Гецевича и Лизу Тужилкину он в который раз настоятельно наказывал товарищам быть исключительно осторожными, беречь себя –
ради него!– не рисковать понапрасну. Саломеев долго, будто не в силах расстаться, держал Гецевича за руку. А когда раздался второй звонок, не удержался и поцеловал его. Потом он заботливо помог отъезжающим взобраться в вагон: подсадил Гецевича, поддержал Лизу. Когда же поезд тронулся, Саломеев снял котелок и так стоял, высоко приподняв его над головой, пока не перестал различать дорогих лиц в окне вагона первого класса.
В путешествие Гецевич и Лиза отправились с документами, по которым выходило, будто они муж и жена – Эдуард Яковлевич и Матильда Дмитриевна Менделевич. Когда Саломеев накануне вручал им фальшивые паспорта, он вволю натешился над и без того смущенными молодыми людьми. Так у Лизы он строго допытывался: «Не обещалася ли иному мужу?» А Гецевича со смехом напутствовал: «Будь верен до смерти и дам тебе венец жизни».
На первый класс для боевой организации Саломеев раскошелился из побуждений исключительно конспиративных, и никаких более. Задавшись целью доставить двух своих кружковцев в Иркутск, Саломеев прежде всего озаботился, как бы исключить возможные происшествия в дороге. А Транссиб в эти месяцы просто-таки кишел шпионами и агентами – полицейскими и военными. Всякие сколько-нибудь подозрительные личности немедленно арестовывались. Вот и придумал Саломеев такой маневр, который, по его разумению, должен был отвлечь чье-либо нежелательное внимание прежде всего от экзотического семита Гецевича: вряд ли он вызовет какие-либо подозрения у соглядатаев, если, очевидно, у молодого счастливца нет теперь иных дум, кроме как о красавице жене. Саломеев отечески напутствовал Гецевича и Лизу стараться вести себя так, чтобы убедить всех вокруг, будто у них медовый месяц. А в дороге лучшее доказательство этому, конечно, двухместное купе в первом классе.
Правда, Гецевич мало подходил для роли новобрачного. Да и вообще мужа. Это Саломееву самому бы исполнить! То-то вышло бы на загляденье! А Гецевич, едва поезд пересек земскую границу, забился в купе и уткнулся в газеты. Со своею дамой в дороге он почти не разговаривал. Разве когда они с Лизой бывали в ресторане, ему приходилось что-то ей отвечать и даже улыбаться, иначе окружающим могло бы показаться, что в молодой семье уже размолвка или – того хуже! – что это вовсе и не семья. А такие подозрения, по наказу Саломеева, были категорически недопустимы.
Зато уж Лиза играла любящую жену охотно и изобретательно: на людях она лукаво заглядывала своему строгому и сдержанному супругу в глаза, и брала его под руку, и нежно клала голову на плечо. А за столом заботливо поправляла ему воротничок, стряхивала пальчиком крошку с бороды, то и дело дотрагивалась до его руки и просила подать ей то одно, то другое.
Но вместе с тем Лиза прекрасно понимала, как в тягость ее спутнику все эти вынужденные семейные нежности. За короткое время работы в кружке она с Гецевичем толком и не познакомилась. Да они и виделись-то всего несколько раз, и то мельком. Но этого Лизе хватило понять, что Гецевич одержим одной только страстью – революцией. Никаких больше интересов, а уж тем паче амурных, у него нет. И ради этой своей пламенной страсти он готов пойти на любую жертву. И прежде всего, конечно, пожертвовать собою.
Как бы искупая свое поведение на людях, наедине с Гецевичем Лиза вела себя в высшей степени сдержанно: всячески старалась не докучать ему, не быть в тягость. В купе она садилась на другой конец дивана и тоже читала чего-нибудь. Или вообще выходила в коридор и подолгу смотрела на бесконечные российские просторы.
Однажды, когда она задумчиво стояла у окна, к ней подошел средних лет господин в мундире горного инженера. Лиза прежде уже приметила его – он все едва заметно улыбался ей, когда они встречались в ресторане или в вагонных сенях.
– Позвольте представиться, мадам, Паламед Ферапонтович Баффа. Инженер, – отрекомендовался он.
– Матильда Дмитриевна, – глазом не моргнув, назвалась Лиза своим вымышленным именем.
– Я, признаюсь вам по секрету, давно наблюдаю за вами, – красивым бархатным баритоном проговорил инженер. – Какая же вы очаровательная пара. Какой у вас солидный немногословный муж. Он, наверное, учитель?..
