– Да! – Лиза посмотрела на него с удивлением. – Учитель.
Называться им учителями, направляющимися к месту назначения, придумал Саломеев. Впрочем, Гецевич со своим невеликим и самодеятельным преимущественно образованием, – его недюжинные познания в области теории социализма в расчет, разумеется, не шли, – не очень годился в учителя. Но изображать специалиста в какой-либо другой области он мог с еще меньшим успехом.
– Так-так-так! – заинтересованно проговорил Паламед Ферапонтович. – А позвольте, я угадаю, что именно он преподает: мне кажется, он учитель греческого языка. Верно? Угадал? Он похож на учителя греческого.
– Нет, – улыбнулась Лиза, – на этот раз не угадали. Он учитель географии.
– А вы? – живо поинтересовался инженер.
– А я – словесница.
И то и другое для них опять же придумал Саломеев.
– Знаете что, Матильда Дмитриевна! – воскликнул Паламед Ферапонтович, как от пришедшей в голову счастливой идеи. – Давайте сегодня же отпразднуем наше знакомство. Я прошу вас с мужем вечером быть у меня в купе. Запросто. Посидим, поговорим. Интеллигентным людям всегда найдется о чем поговорить…
Лиза, прежде всего, ответила, что ей необходимо посоветоваться с мужем. Но тут же пообещала непременно уговорить его сделать дружеский визит к доброму попутчику и соседу.
Узнав новость, Гецевич вначале посерьезнел, нахмурился, но затем безразлично пожал плечами и покачал головой, показывая, что не против исполнить и этот каприз мнимой своей супруги, как уже три дня вынужден исполнять все прочие ее капризы.
Паламед Ферапонтович один занимал купе целиком. При встрече с Гецевичем он гостю слегка поклонился, наспех представился и восхищенно, будто знакомится с какой-то выдающейся особой, выслушал ответную рекомендацию. Затем долго заверял супругов в совершеннейшем своем удовольствии принимать их, хотя и в условиях, по его выражению, мало пригодных для гостеприимства, зато истинно сердечно, от всей души. Он разместил гостей поближе к столику, на котором стоял коньяк с пирожными, а сам довольствовался местом возле двери.
– Ах, господа! – исполненный счастья, блаженно вздохнул Паламед Ферапонтович, когда все выпили за состоявшееся их приятное знакомство. – Какая же прелесть русская дорога. Так вот едешь, едешь… И нет ей конца. И кажется, что самой жизни нет конца. Вот чем мы отличаемся от Европы. У них же за день можно переехать немалую, по их разумению, страну вдоль, а поперек – за полдня. Поэтому у них во всем чувство границы, меры. Поэтому они и меру жизни знают. И стараются поскорее устроить ее. Приукрасить. А мы не торопимся обустраивать свою жизнь. А почему? – потому что наша жизнь беспредельна. Вот как эта равнина за окном.
– И каков результат? – скептически заметил Гецевич.
– Вы правы! Конечно! – со смехом отвечал инженер, довольный резонным замечанием гостя. – Результат, мягко говоря, неутешительный. Нет у нас порядка.
– Порядка нет, пока у власти находятся люди, которым выгоднее иметь как раз беспорядок, – резко ответил Гецевич.
– Господа! – поспешила прервать его Лиза. Она, наконец, сообразила, как же опрометчиво поступила, пойдя на поводу у этого хитрого грека и предъявив ему Гецевича, который, конечно, не удержится – она должна была это предвидеть! – при случае изложить свои радикальные политические взгляды, какие исповедовать учителю географии как будто не вполне уместно. – Господа! Позвольте тост!
– Так-так! – заинтересованно воскликнул Паламед Ферапонтович и поспешил наполнить рюмки. – Желание дамы – закон!
– Я хочу выпить за своего любимого мужа, – объявила вдруг Лиза. – Самого великодушного, самого милосердного человека на свете. Спасибо вам, Эдуард Яковлевич, за мое счастье! – Она залпом осушила рюмку. И неожиданно, обхватив рукой Гецевича за шею, с силою припала к его губам.
– Вот это правильно! Вот так по-нашему! – восторженно подбадривал молодых инженер. – Горько!
– Счастливые вы, – опять принялся философствовать Паламед Ферапонтович. – Сколько у вас впереди всякого. Сколько великих дел вас ждет. Каких высот еще достигнете.
– Думаю, вряд ли нам достигнуть ваших высот, – ответно польстила ему Лиза.
– Ошибаетесь! Ваше главное богатство – годы, которых у вас впереди еще очень много. Как распорядитесь этим богатством, таких высот и достигнете. У меня же большая и лучшая часть жизни, увы, позади. Поверьте человеку пожившему и, смею уверять, кое-что повидавшему: самая большая в жизни высота всегда впереди. Все, что было прежде, это только подготовка к чему-то главному. Разбег перед прыжком.
– Вы настоящий мудрец, Паламед Ферапонтович, – в восхищении проговорила Лиза. – У вас и имя такое… античное… Паламед. Кажется, был такой философ?..
– Имя, действительно, древнегреческое. Вы правы. Считается, что некий Паламед – мифический персонаж – придумал буквы и цифры. Но наибольшая его заслуга, – посерьезнел вдруг инженер, – это разоблачение хитроумного Одиссея и его жены Пенелопы, когда те придумали притвориться царю Итаки безумными, дабы избежать участвовать в Троянской войне.
Дальше разговор у них не клеился. Даже у Паламеда Ферапонтовича прежний восторг чувств поубавился. Поэтому Гецевич и Лиза, посидев приличия ради еще несколько минут, откланялись.
– Нам надо с вами серьезно поговорить, – сказала Лиза Гецевичу, когда они затворились в своем купе.
Гецевич только пожал плечами, показывая, что он не против.
– Эдуард Яковлевич, – Лиза, как наказывал им Саломеев, и наедине с Гецевичем называла его вымышленным именем, – вы не находите этого типа подозрительным? Инженеры ездят обычно во втором классе. И уж никак не занимают целиком купе в первом.
– Вы думаете?.. – Впервые за время их знакомства Гецевич посмотрел на Лизу внимательно. – Для чего же вы тогда завели с ним короткие отношения? К чему этот фуршет с элементами свадебной пирушки? Кстати, обязывающий нас теперь пригласить его с ответным визитом.
Это были крайне неудобные для Лизы вопросы. Она и так уже извелась от осознания своей оплошности.
– Если он шпик, надо подумать, как нам подстраховаться, – сказала она.
– А не все ли теперь равно? – резонно заметил Гецевич. – Вот что я вам скажу: революция это не игра в прятки с полицией, шпиками и прочими. Это сражение. Поймите! Стенка на стенку, как у вас говорят. И если нам суждено будет пасть в этом побоище, то все равно мы окажемся победителями. Потому что пролитая кровь – лучшая агитация за революцию, – говорил он с подъемом. – Никакие листовки, никакие брошюры не призовут столько новых бойцов, сколько призовет кровь хотя бы одного павшего. Я не знаю, – умерил Гецевич тон, – сможем ли мы исполнить то, для чего нас послали. А я отнюдь не специалист по терактам. Но уж умереть-то достойно, если потребуется, мы точно сможем. Должны, во всяком случае. Наша смерть и будет терактом. Бомбой, брошенною во власть толстосумов за счастье обездоленных.
