– А я жизнь прожил! – продолжал греметь Павел Григорьевич. – И не знаю такого, чтобы у нашего брата не спрашивали денег хоть на какое учрежденье: собрание открывать хотят – плати! клуб новый строить – плати! биржу в тот раз расширяли – опять плати! Теперь вот партия! – неужто бесплатно нам ее дадут? – нате пользуйтесь! Я сроду еще даром ни от кого ничего не видел! Говори, Павел, как на духу!
Павла Павловича, видно было, все это очень задело – и неудобные вопросы старого мануфактурщика, и – особенно! – явно издевательский смех Саввы Тимофеевича. Звеня металлом в голосе, он отчеканил:
– Вам, Павел Григорьевич, человеку заслуженному и уважаемому, я, так и быть, скажу, как на духу: не захотите помогать партии, отстаивающей ваши интересы, сделаетесь добычей других партий, люто ненавидящих и вас, и самую Россию! Они-то церемониться не будут! – возьмут все подчистую! до самых сережек ваших внучек! Эти господа на днях в Кремле продемонстрировали, на что способны! Нравится так? Воля ваша – выбирайте!
Напоминание о недавнем страшном убийстве московского главнокомандующего – великого князя – произвело на присутствующих гнетущее впечатление. Павел Павлович угадал – его аргумент прозвучал в высшей степени убедительно. Возражать никто больше ему не спешил. И даже между собой гости теперь не переговаривались. Немую сцену прервал Дрягалов. Он по-хозяйски откашлялся и сказал:
– Ну вот что, братцы-капиталисты, послушайте тоже не юнца. Кажись, и вправду нам надо эту партию учреждать. Павел вот напомнил о моей прежней дружбе с социалистами. И, скажу вам, добра от них не будет! Пройдохи что надо! Верно знаю! – они больше инородцы всё и Россию самую ни во что не ставят! Она, матушка, для них чужая. А когда чужое кому было дорого? Так что, если мы можем как-то помочь их унять, надо помогать! Не то будет поздно. Вот вам мое слово.
Павел Павлович одобрительно кивнул Дрягалову.
– Итак, господа, – ободренный поддержкой, уверенно произнес он, – дело это исключительно добровольное. Никто никого неволить не собирается. Как порешите, так и будет.
– Что ж там решать… – за всех ответил Афанасий Васильевич. – Кто пойдет против своих интересов? Никто. Если эта партия будет нам на пользу, то, ясное дело, все за нее.
Следом оживились и прочие. Заговорили. Причем несогласных реплик слышно не было.
Прямодушный Павел Григорьевич опять по своему обыкновению спросил без околичностей:
– Ты уж говори, Павел, сразу: что от нас-то требуется, кроме согласия?
– Требуется очень многое. Но, прежде всего, нам необходимо решительно, бескомпромиссно стоять на своем! Нужно показать власти, что мы реальная могучая сила и главная для нее теперь опора. А выступить со своими идеями нам придется, видимо, в самое ближайшее время. Господа! – торжественно произнес Павел Павлович. – По вполне достоверным сведениям из Петербурга, сейчас на самом высоком правительственном уровне обсуждается вопрос об учреждении Государственной думы. Это парламент, господа! Как повсюду в Европе буржуазия при помощи парламента влияет на политику – и внутреннюю, и внешнюю, – так и мы, получив представительство, сможем в своих интересах определять русскую политику. Осенью, по всей видимости, уже состоятся выборы в Думу, и нам нужно сделать все возможное, чтобы наша партия там была самою влиятельною. А вот для этого, – Павел Григорьевич, я отвечаю на ваш вопрос, – для этого действительно нам придется понести известные расходы, которые – уверяю вас! – вернутся сторицею. Когда вы нанимаете сторожа для своего имущества и кладете ему жалованье, вы, естественно, терпите издержки. Но если вы сэкономите на стороже, потери ваши в результате будут куда как большими. Вы должны понимать, партия – это тот же сторож наших интересов, нашего благополучия.
– Да я не против, – отозвался Павел Григорьевич. – Я разве что! Разобраться хотел. Только и всего. Надо – заплатим.
Павел Павлович рассказал о предстоящем съезде их торгово-промышленной партии и пригласил всех принять в нем участие.
– Как ты, Савва Тимофеевич? – с иронией спросил он, таким образом, уже не призывая своего возражателя к согласию, а, напротив, не позволяя ему присоединиться к большинству. – Со всеми или опять сам по себе?
– Я со всеми сам по себе, – отозвался Савва Тимофеевич. – Увы, господа, не смогу принять участия в вашей партии: я скоро выезжаю на лечение за границу. Когда вернусь, не знаю…
– Что ж, пожелаем здоровья Савве Тимофеевичу, – как-то загадочно-многозначительно произнес Павел Павлович.
* * *
Таня оказалась совершенно права, подумав, как, наверное, старший Дрягалов полюбит кроткую, трудолюбивую свою невестку, как будет заботиться о ней, опекать ее. Только Таня несколько опоздала с таким выводом: позволив сыну жениться, Василий Никифорович уже вполне составил представление, кто такая Леночка, уже разглядел ее всю насквозь и полюбил всею душой. Времени, проведенного вместе с ней в путешествии, ему для этого более чем достало.
Вполне осознавая, что его образованная невестка сидеть безвыходно дома в светлице за бесконечною пряжей – этим символом женской доли в патриархальном семействе – не будет, Дрягалов вскоре после свадьбы предложил Лене достойное занятие – быть главною счетоводкой над всеми его магазинами. Он планировал к осени наконец отстроить новый, самый большой из всех, магазин на Мясницкой со счетоводческою конторой при нем и посадить туда Лену начальницей. Но Лена попросила Василия Никифоровича никакими властными полномочиями ее не наделять и начальственных должностей не предлагать. У нее были другие планы. Она еще в Китае, насмотревшись на раненых, на их муки, решила, что, возвратившись в Москву, непременно пойдет учиться на медицинские курсы и станет, как папа, докторицей. А пока, чтобы не сидеть дома, – она и дня не выдержала бы в затворе! – Лена поступила сестрой милосердия в госпиталь, где служила ее подруга Таня.
Но если Лена все-таки предпочла бы оставаться дома, неприятности от такого ее замкнутого времяпрепровождения отчасти искупались бы приличным комфортом существования. Старший Дрягалов об этом позаботился исключительно добросовестно. Прежде всего, он полностью выделил молодым их половину – весь второй этаж. Василий Никифорович сразу объявил Диме и Лене, что в этих покоях отныне они полные владельцы. Узнав, что невестка обучена музыке, он попросил Лену непременно перевезти от родителей ее «Беккер». А сам еще поставил им в гостиную музыкальную машину Патэ.
Сам Дрягалов не держал никаких иных книг, кроме религиозных. Но, зная об обычае благородных семейств иметь библиотеки, Василий Никифорович подсказал Диме завести им с Леной сочинителей: может быть, невестка почитать чего захочет на досуге. Дима не замедлил исполнить дельный родительский совет: он в ближайшее воскресенье взял батюшкины санки и поехал на Сухаревку. Возвратился Дима довольный, счастливый с целым чемоданом добротно переплетенных, с кожаными тиснеными корешками, книг. Как Лена смеялась, когда вечером разбирала покупки мужа: самыми ценными экземплярами в этой их благоприобретенной семейной библиотеке были Боборыкин, Пазухин, Потапенко и Жорж Занд, остальное – вообще что-то на уровне милорда глупого.
