– Это та особа, о которой я вам давеча рассказывал в связи с нашею печальною семейною историей.
M-lle Рашель понимающе и сочувственно закачала головой.
В кабинет Александр Иосифович вошел торжественно и грозно, как суд является в заседание. Он задержался в столовой с умыслом потомить посетительницу, причинить ей беспокойство, посеять в ней тревогу, чтобы преимущество его в этом свидании было подавляющим.
Но, к неудовольствию своему, Александр Иосифович нашел Лену, беззаботно, казалось бы, играющую с собакой. Диз лежал на спине, лениво шевеля лапами, а старая его добрая приятельница гладила ему живот.
Увидев Александра Иосифовича, Лена тотчас оставила свое занятие.
– Добрый вечер, Александр Иосифович, – сказала она, встав в полный рост.
– Здравствуйте, – буркнул он ей в ответ, указал небрежно рукой садиться на диван, где обыкновенно сидела Таня, и, все-таки дождавшись, пока Лена сядет, опустился в кресло сам.
– Вы, мадемуазель, вероятно, к Тане? – холодно спросил Александр Иосифович.
– Да, к Тане, – ответила Леночка, ничуть не удивляясь такой холодности всегда приветливого с ней Александра Иосифовича. Ей было все понятно: как человек благородный, Александр Иосифович, не раздумывая, встал на защиту подруги своей дочери, но это не обязывает его не считать ее самое ни в чем не повинную, незаслуженно пострадавшею, что, естественным образом, влечет за собой и соответствующее к ней отношение. И Лена поникла головой перед своим спасителем.
– Вы вообще-то понимаете, что произошло? – начал проповедь Александр Иосифович.
– Что вы имеете в виду, Александр Иосифович? – Разумеется, Лена знала, о чем ее спрашивают, но она не могла себя заставить прямо ответить на этот неконкретный вопрос.
– Ничего, кроме вашего с Таней недавнего приключения, которое для вас еще и имело трагическое продолжение.
– Но мы ни в чем не виноваты. Когда меня допрашивали…
– Ее допрашивали! – воскликнул Александр Иосифович, не дав ей даже закончить. – Милочка моя, да одного этого достаточно, чтобы для вас навсегда закрылись двери приличных домов. Удивительно, как сегодняшняя молодежь беспечно относится к репутации! Вы, кажется, и в самом деле не понимаете… Вы, наверное, думаете, что это просто детская шалость, за которую вас ну побранят, ну не дадут сладкого в наказание… и не более! И невдомек вам, в какую бездну вы можете полететь. И еще других прихватить с собою за компанию. Вот ваш отец занимается частною врачебною практикой. Да стань только известно, что у доктора Епанечникова революционерка дочь, клиенты будут за версту обходить его кабинет. Вы, надеюсь, этого не желаете своему отцу? А ваши юные братья? Вы знаете, какое к ним может начаться отношение в гимназии?! Как к презренным! Или даже их вовсе исключат. Такое тоже возможно. В Первой гимназии, как вам, должно быть, известно, сплошь дети высокопоставленных родителей. Не думаю, чтобы они остались равнодушными к тому, что их чада знаются с учениками, в семье которых есть государственные преступники. Да! Да! Так у нас официально именуют лиц, занимающихся революционною деятельностью. Если вы этого не знали, то примите к сведению. Отчего же вы никогда не думаете о последствиях?! Ни одна, ни другая! Или мы сами виноваты, что воспитали вас такими беспечными?! – вопросил он с патетикой. – Не знаю. – Ну хорошо, Лена, – сменив гнев на милость, продолжал Александр Иосифович, – скажите, что вы дальше намерены делать? Надеюсь, этот досадный случай послужит вам уроком?
– Вполне, – ответила Леночка.
– Рад за вас. Вы понимаете, Лена, я же хочу чтобы и вы, и Таня были счастливы. Ваши родители, безусловно, хотят того же. Родительский долг требует от нас быть иногда строгими с детьми, если дети опасно заблуждаются. Подчас до жестокости строгими. Но это оправданная жестокость. Я бы сказал: праведная жестокость. Ибо наградой за нее будет благополучие детей, а стало быть, и всей семьи. Вы согласны со мной, Лена, или нет?
– Возможно, – только и ответила Леночка.
Ей было что возразить Александру Иосифовичу. Она могла бы, например, спросить у него: почему это человек должен совеститься за свои поступки, если он руководствовался благими намерениями? если он не лукавил? Кто такого человека будет обходить за версту? Во всяком случае, не люди чести. Но она ничего не стала говорить, кроме короткого и многозначительного «возможно». За последние дни она слишком утомилась от долгих и нудных разговоров в полиции, дома, с подругами. Все ее много спрашивали, но никто толком не слушал, какие бы страстные слова она ни говорила собеседникам. И больше вообще ей не хотелось чего-либо обсуждать по этому поводу. Да и как можно что-то еще возражать Александру Иосифовичу после такого его жертвенного участия в ее судьбе.
Такой ответ, разумеется, не мог понравиться Александру Иосифовичу. Как и с его собственною дочерью, с Леночкой не было ясности: отрекается ли она решительно от своих заблуждений или избегает отвечать однозначно, чтобы в случае чего не выглядеть клятвонарушительницей? Но свою дочь он мог родительскою властью уберечь от роковой случайности. Хотя бы и таким жестоким манером, как он это сделал. Уберегать же от неприятностей ее подруг ему было совсем не интересно. Да и власть над ними у Александра Иосифовича ограничивалась только правом исключить их из числа лиц, вхожих в дом. Вначале он подумал именно так и поступить. Для верности. Но потом решил, что таким строгим отношением к Лене, к лучшей дочкиной подруге, которую сама государственная власть в лице полиции не находит виновною, а следовательно, и не причисляет к разряду отверженных, он таким строгим к ней отношением может возбудить у окружающих определенный интерес, вызвать подозрения, будто он располагает о Лене сведениями большими, нежели знает об этом власть. Но он же ничего не знает, кроме того, что известно всем! И Александр Иосифович не решился быть строже полицейских. Не виновата? – ну тогда, милости просим, мадемуазель, наш дом открыт для вас. И поэтому, получив от Лены столь неопределенный ответ, от не стал обострять их разговора. Напротив, он не показал виду, что заметил эту неопределенность.
– Вот и славно, Лена, – сказал Александр Иосифович, вставая. – Вы девушка разумная и все хорошо понимаете. Но я вижу, как я вам уже надоел со своими разговорами. – Он улыбнулся. – Вам, наверное, не терпится к подруге. Ступайте, пожалуйста. Простите великодушно, что задержал. Да! Еще вот… Видите ли, Таня теперь будет находиться дома до самых экзаменов – есть на то причины, – поэтому прошу приходите почаще. Иначе она будет скучать. Мы рады будем вас видеть у себя.
Леночка поднялась с дивана, но уходить медлила. Она подошла поближе к Александру Иосифовичу и, теребя пальцами вьющийся по груди локон, сказала:
– Александр Иосифович, я не знаю даже, как вас благодарить. Если бы не вы…
– Не понимаю… В чем дело? – удивился искренне Александр Иосифович.
– Спасибо вам большое…
– Да в чем, наконец, дело? За что спасибо? – Он, между прочим, даже подумал, что это такой своеобразный упрек за его строгость.
