Едва Дрягалов ушел, Викентий Викентиевич дал распоряжение подчиненным выпустить завтра арестованных студентов. И еще он велел срочно купить ему билет в Париж на ближайший поезд.
Действительно, на следующий день Мещерин и Самородов были отпущены и отправились под дрягаловский надзор на его роскошную дачу в Кунцево. Настроение у них было превосходное. В полной уверенности, что они обвели вокруг пальца всю тупоголовую российскую полицию, Мещерин и Самородов уже строили планы, как они будут дальше вести свою благородную борьбу за счастье человечества. Их исключили из университета? – что за беда! – они только вчера прошли уже один университет. И, надо думать, не последний. Их выслали из Москвы? – прекрасно! – для революционера быть высланным естественное состояние. Зато как это упоительно будет пробираться иногда, по делам кружка, в Белокаменную под носом у полиции и вопреки их запретам! Одним словом, жизнь прекрасна, и печалиться нет оснований.
Вначале, правда, Самородова смущало то обстоятельство, что он попадает почти в полную зависимость от Старика. Его как будто усыновляют. Но сомнения относительно того, пристойно ли ему будет жить в доме Дрягалова, причем на полном пансионе, быстро разрешились в пользу такого жительства. Дрягалов сказал, что это только воля самой Марьи Лексевны. И что не сегодня завтра она будет в Москве и осерчает тогда, коли они не исполнят ее наказа. А Мещерин еще и друга убедил не стесняться этим иждивенством. Если Старик и в самом деле заинтересован, чтобы они занимались с его сыном науками, говорил он Алексею, то они, безусловно, проявят в этом отменное усердие. И считать их нахлебниками ни в коем случае не придется.
Но больше всего жизнь на природе – в глуши! – прельщала друзей своею многообещающею романтическою неведомостью. Кипучее юношеское воображение живописало им самые восхитительные приключения, ожидающие их на даче. Чего только там не будет! И охота на каких-то зверей по темным лесам, и катания на лодках, и скачки взапуски, и ночные философствования в саду, под звездами. И, конечно, роман. Как же это лето на даче может быть без романа? И далее в таком духе.
С ними на дачу Дрягалов отправил кухарку, на которую возлагалось еще и прислуживать господам бывшим студентам, но главное – наблюдать за ними и решительно обо всем докладывать хозяину. Диму он обещался привезти к ним вместе с Машенькой, лишь только она возвратится в Москву.
Мало-мало разобравшись с беспокойною молодежью, Дрягалов вернулся к своим обычным занятиям. Его магазины требовали пристального хозяйского присмотра. Иначе дела могли разладиться. А дела торговые для Дрягалова были на первом месте. Поэтому он денно и нощно пропадал теперь в главной своей конторе, при магазине на Тверской.
Известие о катастрофе в Париже дошло до Дрягалова только спустя почти неделю. С Машенькой вовсе сделался припадок, лишивший ее возможности что-либо предпринимать самостоятельно. Годары из опасения, как бы с ней не вышла горячка, уложили Машеньку в постель и пригласили для нее, помимо горничной Зины, еще опытную сиделку, категорически наказав той не спускать глаз с больной и не позволять ей подниматься в ближайшие дни. Они, само собою, прекрасно понимали, что требуется поскорее сообщить о случившемся Дрягалову. Но изощренная французская щепетильность удержала их от этого. Годары рассудили, что просто так телеграфировать в Москву будет неделикатно. Это нужно передать как-то более участливо. И тогда Паскаль вызвался немедленно отправиться к несчастному русскому другу и лично поведать ему о беде. Они с Клодеттой хотели даже в связи с такими обстоятельствами перенести их свадьбу на более поздний срок, но против этого очень возражали мэтр Годар с супругой, потому что о свадьбе было объявлено уже всему Парижу да и Машенька воспротивилась такой жертве самым решительным образом. Но уже, отпраздновав свадьбу, Паскаль тотчас выехал в Москву, причем Клодетта наказала ему уделить времени попавшим в беду русским друзьям столько, сколько будет необходимо.
На другой день, после похищения Людочки, рано утром, слуга Годаров обнаружил на дорожке возле калитки письмо, вероятно, кем-то подброшенное ночью. Поскольку письмо было адресовано к Дрягалову, то, естественно, оно оказалось ужены выбывшего адресата. Так благорассудили Годары. Последствия это имело весьма печальные. Машенька, едва-едва опомнившись от вчерашнего потрясения, прочитав письмо, вконец занемогла. У нее, впрочем, нашлось сил сделать французский перевод этого письма и переписать его еще по-русски. После чего Паскаль отнес письмо, вместе с переводом, в полицию, а русскую копию Машенька попросила его взять с собой в Москву и передать там ее Василию Никифоровичу.
Дрягалов вначале почти безучастно отнесся к словам посыльного от Димы о том, что к ним пожаловали гости из города Парижа. Ну приехала, промелькнуло у него, и слава богу. Вечером увидимся. Теперь недосуг. Но лишь только человек заикнулся, что гость всего один, к тому же француз, а Марья Алексеевна с дитем не приехала вовсе, Дрягалов тотчас побросал все дела и, смущенный, поспешил домой.
Рассказ Паскаля Дрягалов выслушал с покорностью Иова. Он ничего не ответил. Он взял письмо и, тяжело ступая, ушел к себе. Много всякого ему преподносила судьба. Не один только успех, но довольно и бед он знал на своем веку. Он детей своих перехоронил столько, что впору со счету сбиться. А сколько раз обворовывали его, по миру чуть не пустили как-то. Чего только не было. Но такого с ним не случалось еще никогда. Ему, человеку бывалому, в самом воображении своем даже такое не представлялось. Превосходило все его понятия.
Вот что ему отписал Руткин: «Г-н Дрягалов. Наша с вами последняя встреча делает невозможным мне больше быть к вам расположенным. Мое терпение все вышло. Не захотели вы условиться по-хорошему, пеняйте на себя. А я только поступил наподобие вашего. Как вы обираете людей нещадно и детей несчастных, между прочим, так и вам поделом. Это я увез вашу дочку. Ловко у меня со товарищи это как вышло! Глупая нянька не успела охнуть, как у ней из-под носа увезли дите. Гоните ее прочь. Пусть вон в работницы идет в фабрику или в проститутки. А дочку вашу мы спрятали так, что не найти ее вам, коли не договоримся по-хорошему. Вы, ежели о дочке страдаете, как бы она не пропала без вести, извольте хорошо заплатить. Приготовьте 50 тысяч франков. На днях зайдет от меня человек и заберет. А уже тогда я вам скажу, где она. Только не выдумывайте сообщать об этом в полицию. Вашей же дочке будет хуже. Вам надобно знать, что ежели пропаду я, пропадет и она. Вам ее все равно не найти. А там, где она содержится, ей хорошо не будет. Это нищенская семья, пьяницы. Она всю жизнь будет в нужде, в голоде. Так что вам резон смириться и делать, как вам говорят. А я еще подумаю, отдавать вам девочку или не отдавать. Ненависть моя к вам так велика, что мне лучше остаться без денег вовсе, но не отдавать вам девочку, чтобы больше вам досадить. Вы весь в моих руках. Как пожелаю, так и будет. Какие идиоты этот кружок! Только болтают о революции который год. А я уже сделал революцию. Я победил капитал и подчинил его себе. Вот как надо. Я оказался умнее и ловчее всех. Берегитесь со мною связываться! Я еще и не такое могу!!! J. R.».
Конфуз был полный. Он, Дрягалов, оказался бессильным! И перед кем?! – срамно сказать! – перед каким-то гнусным смердюком! Дожил, Василий Никифорович! Он теперь даже убить этого упыря не может. Настолько в зависимости от него. Дрягалову подумалось: а, верно, постарел я, отстал от жизни. Молодежь-то вона переступает лихо, через чего мне ни в жизнь не переступить. Ни прежде, ни теперь. Никогда. Уходит, уходит наше время. А молодежь эта позубастее нашего будет. Верно, верно.
