– Вы должны понимать, – говорил Мартимьян, – у меня, как у наследника состояния, свои интересы. Я не хочу, чтобы старый жуир пускал деньги на ветер по всякой своей прихоти, а еще больше по прихоти ловких людишек, что стали кружиться около него, как воронье. Христом Богом прошу вас, накажите своим дочерям забыть этого старика, – он махнул бородой куда-то в сторону, – будто и знакомыми не были никогда! Я прямо так и сказал вашей дочке, – продолжал Мартимьян, обращаясь к Александру Иосифовичу, – если они сами не забудут сюда дорогу, у меня найдется средство отвадить их!
– Простите, – заинтересовался Александр Иосифович, – о каком именно средстве вы говорите?
Мартимьян было стушевался, но злоба помогла ему овладеть собой.
– А вот когда бы в ваш дом пришла беда, вы бы стали церемонничать, как бы ее избыть?! – спросил он с истерическими нотками в голосе.
– Ну, допустим, – согласился Александр Иосифович, будто чего-то припомнив.
– Вот то-то… – Мартимьян почти успокоился. – И я сказал, что, если они подобру не оставят расточителя моего наследства… – он опять кивнул куда-то в сторону, – есть у меня один лихой малый, на все гораздый, и душу погубит – глазом не моргнет, то тогда уже он поговорит где-нибудь в укромном месте…
– Но это уже слишком! – воскликнула Наталья Кирилловна. – Вы за это будете отвечать по закону!
Она оглянулась на Александра Иосифовича, призывая его в союзники. Но тот не торопился выражать как-то свою солидарность с ней и только хитро улыбался одними глазами.
– Наталья Кирилловна, – сказал он, – я думаю, теперь уже нет никакого основания для беспокойства: ни Лена, ни тем более Таня, которая, как вы знаете, на днях идет под венец, с батюшкой уважаемого Мартимьяна Васильевича никаких сношений иметь не будут. К тому же Мартимьян Васильевич просто привел пример своих возможных мер. Но поскольку сами эти меры не имели места, то нет и нарушения закона. Я вам говорю это как юрист… И прошу вас, Наталья Кирилловна, – продолжил он после эффектной паузы, – давайте уже сегодня оставим этот разговор. Я загляну к вам, может быть, завтра, тогда и договорим. А сейчас я бы хотел сказать Мартимьяну Васильевичу нечто приватное. Прошу прощения.
Он подошел к Наталье Кирилловне и подал ей руку, предлагая помочь подняться.
– Вы знаете что, сударь, – решительно произнес Александр Иосифович, когда они остались с Мартимьяном наедине, – я ведь сказал, что в ваших словах нет ничего противозаконного, единственно, чтобы успокоить эту благородную и несчастную женщину, пережившую только что тяжелую семейную драму. По милости своей дочери. На самом же деле ваши слова содержат прямую угрозу – угрозу убийства, как можно понять. Понимаете, чем для вас это чревато? Я вам как юрист говорю, для вас это может иметь уголовные последствия. Против вас уже три свидетеля: я самый, госпожа Епанечникова и моя дочь Татьяна, которой вы прежде угрожали! А если еще сюда присовокупить непатриотичные и антигосударственные речи, высказанные вами нынче за столом, чему свидетелями вообще были многие, то вы так, пожалуй, и в каторгу поедете в своей коляске.
Александр Иосифович оборвался, наблюдая, как забеспокоился Мартимьян. Он помедлил, давая младшему Дрягалову как можно полнее испытать страдание.
– Впрочем, всему этому можно и не придавать значения. Будто и не было ничего. В доказательство этому я готов обещать вам не предпринимать ничего из того, о чем я говорил. Но! – Александр Иосифович поднял палец кверху. – Но, – повторил он, – я хотел бы и с вашей стороны иметь некое свидетельство дружеского расположения. Это было бы справедливо. Не так ли?
– Чем могу быть полезен? – вяло произнес Мартимьян.
– Мне нужен тот человек, о котором вы говорили. Ну этот… исполнитель крайних мер по спасению вашего наследства.
– Зачем он вам?
– Это касается только меня. Пока что не я заинтересован в вашем благорасположении, а, напротив, вы в моем. А нужен, в общем-то, за тем же, зачем и вам. Итак, мы договорились о взаимной пользе? Или нет?
– Договорились… – глухо сказал Мартимьян. – Вы теперь хотите с ним встретиться?
– Да, на днях.
– Только учтите, он не из тех, кто побежит исполнять работу по всякой указке. Сумеете ли еще уговорить?
– Это уже мои заботы.
– Коли так, спросите – его зовут Сысоем – в доме Пихтина, на Зацепе. У Саратовского вокзала. Знаете?
Александр Иосифович утвердительно покачал головой, но не столько в ответ Мартимьяну, сколько на захватившие его собственные размышления.
Глава 4
В последние годы в Москве завелся обычай различаться обывателям не только по традиционным признакам – сословным, имущественным, по роду ремесла или службы, – но также и по месту расположения дачи. Понятное дело, самые дачи имеются не у многих. И это еще одно важное различие между московскими жителями. Но уже у кого дача все-таки есть или кто в состоянии ее нанимать, образуют своего рода землячества: люблинские дачники, царицынские, кусковские и другие. И среди всех прочих кунцевские были как столичные жители среди провинциалов. Конечно, и на других дачах попадались персоны важные, известные, но лишь изредка. В Кунцеве же таковые встречались как правило. Здесь жили крупные военные и статские чины, владельцы состояний, еще больших, чем дрягаловское, профессоры, преуспевающие адвокаты или врачи, как Константин Сергеевич Епанечников.
И здесь, в Кунцеве, окруженный такими соседями, Александр Иосифович Казаринов отнюдь не выглядел значительною персоной. Его пятый класс среди десятков генералов и равных им статских особенного впечатления произвести не мог. Еще меньше Александр Иосифович мог соперничать с кунцевскими миллионерами – фабрикантами и купцами. Видимое благополучие Казариновых целиком зависело от приличного в общем-то жалованья Александра Иосифовича и в не меньшей степени от бесподобной рачительности Екатерины Францевны. Но уже позволять себе какие-то излишества, а тем более мотовство, наподобие купеческого, средств у них решительно не оставалось. И по совести, Александру Иосифовичу нужно было бы иметь дачу где-нибудь в Кузьминках. Это больше бы соответствовало его достатку. Но ради престижа он не посчитался с дополнительными издержками и дачу завел все-таки в Кунцеве.
По соседству с Казариновыми стоял дом известного промышленника – мецената и коллекционера. Александру Иосифовичу очень досаждало это соседство. И преодолеть досаду ему не мог помочь даже верный его прием – вечно трунить над чьими-то недостатками. У мецената их не было.
Уступая «третьему сословию» в достатке, Александр Иосифович преяеде утешался своим безусловным превосходством над их братом духовными, умственными силами. Многие из этих толстосумов были людьми не вполне просвещенными, а иные так просто малограмотными. Но сосед-меценат образованностью своею ничуть не уступал Александру Иосифовичу, а в чем-то даже и превосходил его: Александр Иосифович учился в свое время в Московском университете, но тот, оказывается, тоже закончил университет, только где-то в Европе; Александр Иосифович знал по-французски и по-немецки, а мануфактурщик, кроме этих языков, еще и по-итальянски. Но уже совсем Александр Иосифович был уничтожен, когда ему стало известно, что там, за высоким забором, в сосновых палатах пишутся статьи по искусству и затем публикуются в ясурналах. Выходило, что не устояло и его дарование сочинителя – самое высокоценимое Александром Иосифовичем свое дарование. По всем статьям перещеголял его внук крепостного крестьянина.
