И Александр Иосифович, более не сдерживая слез, прижал к себе Таню и долго не отпускал ее, будто прощался, будто обнимал ее в последний раз. Екатерина Францевна даже слегка поддержала его под локоть, будто опасаясь, что муж может лишиться чувств. Иные женщины в толпе промакивали глаза платочками.
В цилиндре, во фраке и пластроне, с тростью в руке, Дрягалов верхом летел в Кунцево. У калитки его дачи стояли какие-то люди. Дрягалов прямо на коне хотел въехать в калитку, да передумал, разглядев под самою дверью большое бурое, уже подсохшее, пятно. Он спрыгнул на землю, чтобы внимательнее рассмотреть пятно, которое оказалось не единственным: на двери он увидел еще несколько пятен того же цвета, оставленные, как можно было понять, вымазанною кровью рукой.
– В дом отнесли! В доме он! – быстро заговорил кто-то Дрягалову на ухо.
Дрягалов вбежал в дом. Кто-то из прислуги проводил его в людскую. И там перед ним предстала страшная картина: на лавке весь в крови лежал Егорыч, он казался мертвым, лицо его было пугающего землисто-серого цвета. Вокруг него хлопотали слуги. Старик-знахарь, с былинною белою бородой, живущий в доме при больном Мартимьяне, держал у носа несчастного Егорыча пузырек с нюхательными каплями. Мартимьян тоже был здесь. Он вжался весь в свою коляску и, не отрываясь, страшными глазами смотрел в лицо Егорычу.
– Доктора позвали?! – громко спросил Дрягалов.
Но никто ему не ответил, так все были растеряны.
– Викулыч, я спрашиваю, позвали доктора?! – с угрозой спросил Дрягалов у знахаря.
– Позвали, – ответил старик. – Да только ни к чему он ему… дохтур-то…
В это время Егорыч приоткрыл глаза.
– Василий… – прошептал он. – Василий… скажи этому парнейчику… французу… что он здесь…
– О ком ты? – спросил Дрягалов, страшась, что больше ничего не услышит от него.
– Секретарь… из русского посольства… он знает… – совсем уже невнятно проговорил Егорыч. – Какой сокровища искал…
– Сокровища? – переспросил Дрягалов, приняв это за бред умирающего.
– Он здесь… – из последних сил сказал Егорыч. И больше уже не произнес ни звука.
– Помер Егорыч, – сказал старик-знахарь.
Все, как по команде, перекрестились. Старик протянул было руку к лицу покойного. Но Дрягалов опередил его и сам закрыл Егорычу глаза.
– Кто его? – страшным голосом вымолвил Дрягалов.
– Кто-то постучался в ворота, – ответил Мартимьян, – Егорыч открыл и сейчас получил финку в живот.
Скоро вернулась и Машенька с Димой и Паскалем. Встревоженные тем, как поспешно Василий Никифорович ушел с самого венчания, они не остались на свадьбе. И, едва поздравив Таню и ее мужа, поспешили домой.
Дрягалов сразу же попросил Маню помочь ему объясниться с Паскалем. И передал тому слово в слово все, что услышал от Егорыча на последнем его издыхании.
Для Паскаля смерть Егорыча, с которым он очень подружился, стала по-настоящему горестною потерей. Он так опечалился, что даже не смог хладнокровно вдуматься в последние слова Егорыча к нему. Паскаль решил, что старый добряк, прельстившийся его намерением записать рассказ о своих приключениях в Китае, даже сходя в могилу, заботился, как бы не унести с собой какой-нибудь детали, относящейся к этому повествованию, как бы присовокупить еще какие-то сведения, хотя бы и такие пустячные. Паскаль пообещал себе расписать все подробно, как только возможно. Это будет его данью уважения к замечательному русскому.
Егорыча похоронили на Дорогомиловском кладбище. Дрягалов поставил на его могиле большой дубовый крест, который хорошо было видно с Москва-реки.
Через несколько дней после этого Дрягалов, Машенька и Паскаль уехали в Париж.
Глава 6
Как ни радел чиновник охранного отделения о своих сотрудниках – действующих и бывших, – как ни старался позаботиться об их судьбе, но если их интересы не соответствовали его замыслам, он поступал все-таки по-своему, не считаясь с тем, что доставляет кому-то неудобства. То есть если требовалось принести сотрудника в жертву делу, Викентий Викентиевич не останавливался перед этим.
Решившись во что бы то ни стало обнаружить полицейского агента в поднадзорном своем социалистическом кружке, он придумал использовать двух друзей студентов как приманку для выявления этого человека. Он попросил Дрягалова поселить их у себя на даче, ни в коем случае не позволять им никуда отлучаться и докладывать ему о всяком визите к ним. Случай помог исполниться его замыслу быстрее, чем он сам предполагал. Когда Дрягалов пришел к нему просить посодействовать выправить Мещерину и Самородову бумаги для выезда из России, чтобы те могли помочь ему в его бедствии, Викентий Викентиевич, пообещав все это сделать, сам же немедленно написал московскому обер-полицмейстеру анонимный донос от некоего «верноподданного», но, как можно было понять из написанного, человека не совсем чужого и в революционных организациях, в котором он известил полицию о том, что ему наверно известно о намерении таких-то поднадзорных скоро уехать за границу с целями, по всей видимости, противозаконными. Он полагал, что полиция, узнав об этом, отправит к студентам своего агента из кружка, который, под видом дружеского визита, выведает у них, для чего именно они едут в Париж, с кем там намерены встречаться и прочее. То, что в результате они вряд ли куда-то поедут – полиция позаботится этого не допустить, – а следовательно, и Дрягалову они не сумеют помочь, Викентия Викентиевича вполне устраивало. Это исключительно отвечало его собственным видам.
Получив от Дрягалова сообщение о том, что к студентам приезжал Саломеев, чиновник от души посмеялся. Выходило, что агент полиции в кружке… сам его руководитель! Кстати, Викентий Викентиевич предвидел возможность такого варианта, почему сообщение от Дрягалова не стало для него слишком уж оглушительною новостью. Когда полиция раскрыла типографию, он сразу понял, что выдать ее мог только кто-то из первых лиц кружка. Такими лицами, как верно он знал, были Лев Гецевич, Хая Гиндина и Саломеев. И вот теперь вполне подтвердилось, что последний-то как раз и является агентом полиции.
Когда Викентию Викентиевичу открылось это важнейшее обстоятельство, он смог сделать очень интересные выводы. Удивительным агентом был этот Саломеев: работая на полицию, он вместе с тем укреплял кружок, заботился о дальнейшем его существовании. Если он выдал двух не особо опасных мечтателей – Мещерина и Самородова и еще какую-то совсем незначительную гимназистку, но не открыл главных, по-настоящему опасных кружковцев, значит, он имел цель, показывая полицейским свою работу, все-таки не допустить окончательного разгрома организации. По всей видимости, Саломееву выгодно было сохранять status quo по двум соображениям: во-первых, это давало ему двойной доход – от полиции и по линии революционной деятельности, а во-вторых, положение руководителя социалистической организации, возможно, очень льстило его амбициям. Такие мотивы Викентию Викентиевичу тоже были известны.
