— Какие из эньрунских лотов привезены около двух метрических лет назад?
Мéарана изумленно оглянулась, чтобы убедиться, что вопрос и впрямь задал Билли Чинс. За месяцы, что они путешествовали вместе, его галактический сильно улучшился, и теперь он мог изъясняться целыми предложениями, не опускаясь до терранского жаргона. Слуга скромно улыбнулся.
— Может, украшения, что видела твоя мать, давно исчезли.
Чэн-боб задумчиво постучал ногтем по переднему зубу, затем включил голосовую связь.
— Кола! Та старая деревянная резьба улетела с Донозаем Мпехле в последний фестиваль искусств? Нет? За нее было заплачено? Платеж отменен? Ага! — Он отключился. — В камерах для нестандартных размеров есть деревянный горельеф. Как кажется всем, это оказия для восхищения, но, если уж на то пошло, и оказия для покупки. А может, и оказия для дров.
Деревянная резьба находилась в последней камере в ряду, где сберегались крупные предметы, и, откинув полог, Méaрана сразу же поняла, почему ее не продали, но и не выбросили. Она выглядела слишком красивой, чтобы ее уничтожить, но слишком уродливой, чтобы выставлять на всеобщее обозрение.
Горельеф был из светлого красно-оранжевого дерева, которое Чэн-боб назвал «кровавым кленом», и походил на фрагмент алтаря какого-то культа из Глуши. Он казался слишком большим и безвкусным для большинства домов. Он нарушил бы безмятежность Узла Павлина или домашнюю упорядоченность Танцующей Дамы. Горельеф выглядел недостаточно сложным для Верховной Тары и несерьезным для Ди Больда. Любой торговец предметами искусства при первом взгляде возжелал бы его, а при втором понял бы, что не сможет его перепродать.
Вырезанные фигуры, скорее всего, символизировали дриад, будто бы всегда обитавших в дереве. Многие бежали от точки в самом центре перспективы. Разные размеры придавали заполненной людьми картине иллюзию объемности. Меньшие фигурки бежали в лес, более крупные — наружу. Некоторые держались за панель лишь одной ногой, так что казалось, будто они вот-вот выскочат совсем.
Не все фигуры бежали. Некоторые с поднятыми руками плясали вокруг фокальной точки. Бегущие и танцующие люди были раскрашены в яркие красные, синие и желтые цвета. Черным лаком обозначалось ночное небо, на котором сверкала единственная белая звезда. От звезды к фокальной точке ветвилась красная молния, охватывая фигурку девушки, стоявшей с протянутыми руками и запрокинутой головой, словно она глядела на звезду. Голова, руки, ноги и грудь выступали из красного основания желтым цветом. Остальная часть ее тела угадывалась лишь в языках пылающего неистовства. Там были красные мазки — г- на рту, на сосках, и даже на кончиках пальцев рук и ног.
Настоящее произведение искусства! Только ценитель приобрел бы подобное творение. Только обыватель решился бы показать его людям.
В основании плиты вились изящные резные буквы.
Мéарана достала медальон и протянула его к резьбе.
Украшение абстрактно отображало ту же сцену. Черная керамика была ночным небом, бриллиант — звездой, а рубиновый росчерк — молнией. Он был надломлен, вспомнила арфистка. Возможно, когда-то там был коричнево-зеленый сегмент, означавший землю, а может быть, стояночник хотел изобразить тревогу, расколов окружность. Повернув украшение другой стороной, она сравнила надпись.
Слова на медальоне шли ровнее, но им недоставало лигатур и диакритических знаков, что изобразил мастер по дереву. Это был упрощенный шрифт того же письма. Насколько Мéарана могла судить, надпись была такой же. Она повернулась к Чэн-бобу:
— Ты знаешь, что здесь написано?
Экспортер поморщился и подошел к кармашку рядом с полкой.
— Согласно оценке происхождения, творение было оказией дела рук некого Генери Сатеепа-на-Фибулсонгарама, гражданина квайзарлика Речного Моста на Эньруне, и на нем изображен ежеполугодный фестиваль в Граде на Холме, именуемый «Колодцем Солнца». Название — а надпись может быть названием — гласит: «Огонь с неба».
Мéарана вздохнула и закрыла глаза.
— Спасибо, — прошептала она. — О, спасибо.
Теодорк почесал затылок.
— Думаешь, твоя мама пошла искать тех пляшущих дикарей?
Мéарана рассмеялась, ведь, если говорить о дикарстве, то Тедди стоял куда ближе к тем же танцорам, чем к нынешним компаньонам.
— Конечно нет, — ответила арфистка. — Она отправилась искать вот это.
Ее указательный палец уткнулся в яркую звезду, из которой в землю била молния. Мéарана не могла отвести взгляд от окутанной пламенем девушки, и ее сердце сжала холодная, смертельная уверенность.
За ужином Мéарана была молчаливой и необщительной. Дуковеры не придали этому значения. Донован, говоривший сам с собой, не обращал на нее внимания. Теодорк, болтавший со всеми разом, ничего не заметил. Но Билли Чинс, который настойчиво помогал хозяевам в готовке, заметил:
— Может, мы найдем ее, твою мама-мери. Друг не искать, друг не найти, — ободряюще шепнул он.
Мéарана грустно, но благодарно улыбнулась ему и с энтузиазмом набросилась на «красный порщ», холодное овощное блюдо из свеклы. Оно лишь добавило холода к той изморози, что покрыла ее душу. Все путешествие — когда время тянулось и тянулось, когда не было ни весточки, когда Свора сдалась, когда донован не верил в счастливый исход, пока она скиталась по дорогам Лафронтеры, — внутри нее горел крошечный огонек веры, что в конце концов она все равно найдет бан Бриджит. Но резьба из Глуши окончательно погасила его.
Теодорк, хотя это никому и не было интересно, рассказал о раздобытом оружии:
— В «Гофер-броке» сохранилась моя старая «девятка», которую я заложил за деньги на еду.
Его «девятка» была автоматическим пистолетом, способным отстрелять целую обойму пуль, но почему он назывался именно «девяткой», Дикарь понятия не имел.
— Просто название такое, — пояснил он.
Еще Теодорк разжился длинным мечом, к нескрываемому веселью Билли называвшимся «клеймор».
— Зачем любому-другу нужны они, пистолет и меч? Положим, другой-друг идет на тебя с пистолетом. Толк от меча? А положим, другой-друг идти на тебя с мечом, пистолета хватить.
— Точно, — развел руками Теодорк, — пока пули не кончатся. — И продолжил, с трудом подражая акценту Билли: — Меч, у него не кончатся удары.
Мéарана бросила ложку и встала из-за стола.
— Мне нужно на свежий воздух.
Она вышла через раздвижные стеклянные двери на засаженную кустарниками лужайку за домом. Трава выглядела такой же неухоженной, как все на Гатмандере. Кусты росли будто бы везде, куда занесло семена, и даже если их стригли, то под «естественный вид».
Арфистка поняла, что кто-то вышел следом, но не стала оборачиваться.
— Я не хочу тебя больше знать, Донован.
Человек со шрамами помолчал.
