Мы притащили пару мешков с известью. Юпп плоским совком разбросал ее по могиле. Потом Макс Вайль принес из штаба кресты. К нашему изумлению, из темноты выплыл и Зелиг. Нам сказали, что у него приказ произнести молитву, так как священника поблизости не нашлось, а оба наших офицера заболели. Зелиг был мрачен, поскольку не выносил вида крови, даром что жирный. А кроме того, он страдал куриной слепотой и в темноте почти ничего не видел. Из-за этого фельдюк так разнервничался, что не заметил края могилы и свалился в нее. Тьяден расхохотался и прошипел:
– Закапывайте, закапывайте.
В том месте как раз работал Козоле, и Зелиг упал ему прямо на голову. Это примерно два центнера живого веса. Фердинанд разразился зверской бранью, потом узнал фельдфебеля, но не утихомирился, потому что как-никак шел восемнадцатый год. Фельдюк поднялся, смерил взглядом своего старого противника и начал орать. Фердинанд тоже не унимался. Бетке, работавший внизу, попытался их разнять. Но Зелиг аж плевался от злости, а Козоле, уверенный, что произошла чудовищная несправедливость, не спускал. Тут вниз, чтобы поддержать Козоле, спрыгнул еще и Вилли. В могиле поднялась нешуточная свара.
– Тихо! – сказал вдруг кто-то.
Сказано было негромко, но шум тотчас прекратился. Зелиг, кряхтя, выбрался из могилы. Весь белый от извести, он смахивал на херувима в сахарной глазури. Вылезли и Козоле с Бетке.
Наверху, опираясь на палку, стоял Людвиг Брайер. До тех пор он лежал у блиндажа, укрытый двумя шинелями, потому что именно тогда у него случился первый жуткий понос.
– В чем дело? – спросил он.
Все трое начали одновременно рассказывать, но Людвиг устало отмахнулся:
– Да не все ли равно…
Фельдюк заявил, что Козоле пихнул его в грудь. Козоле опять вскинулся.
– Тихо, – повторил Людвиг. Стало тихо. – Ты все жетоны собрал, Альберт?
– Да, – ответил Троске и шепотом, чтобы Козоле не услышал, добавил: – Шрёдер тоже там.
Альберт и Людвиг быстро переглянулись, и Людвиг сказал:
– Значит, все-таки не попал в плен. Где он?
Альберт повел его по ряду тел. Следом двинулись Брёгер и я, потому что мы учились вместе со Шрёдером. Троске остановился перед трупом, голова которого была прикрыта мешком. Брайер нагнулся. Альберт попытался его оттащить.
– Не открывай, Людвиг.
Брайер обернулся и спокойно ответил:
– Нет, Альберт, надо открыть.
Верхнюю часть тела Шрёдера искорежило до неузнаваемости. Она стала плоской, как камбала. Лицо состругано в доску, черная кривая дырка с веночком зубов указывала, где когда-то находился рот. Брайер молча снова накрыл лицо.
– Он знает? – спросил Людвиг, посмотрев в сторону Козоле.
Альберт покачал головой:
– Надо, чтобы фельдюк ушел. Иначе быть беде.
Шрёдер и Козоле дружили. Мы, правда, никогда этого не понимали, потому что Шрёдер был нежный, хрупкий, словно ребенок, полная противоположность Фердинанду, но тот оберегал его прямо как мать.
Позади кто-то засопел. Подошедший Зелиг выпучил глаза.
– Такого я еще не видел, – пробормотал он. – Как это случилось?
Никто не ответил, потому что вообще-то восемь дней назад Шрёдер должен был отправиться в увольнение, но из-за Зелига это накрылось, поскольку фельдюк терпеть не мог ни его, ни Козоле. И вот Шрёдер погиб.
Мы отошли, в эту минуту мы не могли видеть фельдюка. Людвиг опять укрылся шинелями. Остался один Альберт. Зелиг не мог отвести глаз от тел, освещенных выглянувшей из-за облаков луной. Пригнув жирный торс, он всматривался в потускневшие лица: непостижимое выражение ужаса на них было сковано почти кричащим безмолвием.
Альберт холодно сказал:
– Вам лучше произнести молитву и уйти.
Фельдфебель вытер лоб и пробормотал:
– Не могу.
Его охватил жуткий страх. Мы-то хорошо это знали: неделями ничего, а потом вдруг какая-нибудь неожиданность валит тебя с ног. Пошатываясь, с зеленым лицом, Зелиг ушел.
– А он думал, здесь кидаются леденцами, – сухо заметил Тьяден.
Дождь усилился, и наше терпение было на исходе. Фельдюк не возвращался. В конце концов мы вытащили из-под шинелей Людвига Брайера, и он тихо прочитал «Отче наш».
Мы перенесли погибших в могилу. Вайль помогал. Я заметил, как он дрожит. Почти неслышно он шептал:
– Мы за вас отомстим.
И еще, и еще. Я посмотрел на него с удивлением.
– Что с тобой? – спросил я. – Как будто впервые. Долгонько тебе придется мстить.
После этого он уже ничего не говорил.
Когда мы уложили первый ряд, Валентин и Юпп приволокли плащ-палатку.
– Этот еще жив, – сказал Юпп, кивнув на одно из тел, и расстелил палатку.
Козоле бросил взгляд на раненого.
– Недолго, – сказал он. – Ладно, подождем.
Раненый прерывисто хрипел. При каждом выдохе с подбородка стекала кровь.
– Может, его унести? – спросил Юпп.
– Тогда он тут же умрет, – Альберт показал на кровь.
Мы уложили раненого в сторонке. Им занялся Макс Вайль, а мы вернулись к работе. Теперь мне помогал Валентин. Мы опустили Глазера.
– Господи, жена, жена… – пробормотал Валентин.
– Осторожно, Шрёдер, – отпуская плащ-палатку вниз, крикнул Юпп.
– Тише ты! – прошипел Брёгер.
Тело еще было у Козоле на руках.
– Кто? – недоуменно спросил он.
– Шрёдер, – ответил Юпп, думая, что Фердинанд уже знает.
– Что ты несешь, идиот, он в плену! – яростно крикнул Козоле.
– Все верно, Фердинанд, – кивнул стоявший рядом Альберт Троске.
Мы замерли. Козоле, не говоря ни слова, опять выпихнул тело из могилы, вылез сам и осветил Шрёдера фонариком. Он почти приник к остаткам лица, как будто что-то искал.
– Слава богу, фельдюк ушел, – прошептал Карл.
Мы, затаив дыхание, ждали, что сейчас будет. Козоле встал.
– Лопату, – коротко сказал он.
Я передал ему лопату. Мы думали, дело кончится смертоубийством, душегубством, но Козоле просто принялся копать.
Он сделал для Шрёдера отдельную могилу и больше никого не разрешил там хоронить. Сам его и опустил. Про Зелига вообще не думал, так его скрутило.
На рассвете обе могилы были готовы. Раненый тем временем умер, и мы положили его к остальным. Утоптав землю, водрузили кресты. Козоле чернильным карандашом написал на одном, пустом еще кресте имя Шрёдера и повесил на него шлем. Еще раз пришел Людвиг. Мы обнажили головы. Он снова прочитал «Отче наш». Возле него стоял бледный Альберт. В школе он сидел рядом со Шрёдером. Но хуже всех было Козоле, он совсем посерел, осунулся и как воды в рот набрал.
