Странный разговор, но поскольку просьба исходила от моего близкого друга, я ответил, что всегда готов встретиться. На этом наш разговор закончился, профессор спешил в университет и, ничего подробно не объяснив, даже не присев, ушел.
На следующий день около десяти профессор пришел, приведя двадцатилетнего юношу по имени Ито…
Оба они сели рядком на диван в гостиной.
Ито, к моему удивлению, оказался пышущим здоровьем красавцем. Ценя время профессора, я без долгих околичностей сразу спросил юношу:
— Как выглядит вероучительница?
— Так ведь она сейчас стоит у вас за спиной.
Я обернулся, но, разумеется, там никого не было. Между тем юноша описал ее лицо, ее фигуру и даже характер.
После войны я в течение десяти лет писал «Вероучительницу». В Центре Тэнри мне заявили, что у них нет никаких материалов, и отказали в поддержке, поэтому я сам ходил, собирал материалы и искал ее фотографии. При ее жизни фотография еще не была распространена, и мне не удалось обнаружить ни одного заслуживающего доверия снимка вероучительницы. Было три места, в которых хранились и почитались ее изображения. Я посетил их и «удостоился лицезрения», но все это были картины, выполненные в японской манере, и понять по ним, как в действительности она выглядела, было невозможно.
Но пока в течение долгих десяти лет я писал «Вероучительницу», рисуя в душе ее образ, впитывая речи и поучения, невольно мне стало казаться, что я представляю себе ее облик, и, успокоившись, я смог завершить биографию.
Самое удивительное, что ее облик представлялся мне точь-в-точь таким, как его описывал сидящий возле профессора Кодайры юноша. И я обратился к нему:
— Вы говорите, что госпожа Родительница хочет мне что-то сообщить. Что ж, давайте послушаем.
— Мне трудно так, сидя на диване… У вас нет комнаты, где можно было бы сидеть на циновках?
Я проводил его в комнату покойной жены.
В ней было пусто, ничего, кроме ее маленького алтаря, да на западной стене над батареей висела картина одного известного художника «Парижские стены». Я достал с полки три подушки.
Юноша сел спиной к картине, лицом к нам двоим. Затем повернул голову к стене, дважды хлопнул в ладоши, помолился и вновь оборотился к нам. Профессор сполз с подушки на циновки, и я последовал его примеру.
Лицо юноши, не прекращавшего молиться, во мгновение ока преобразилось: глаза навыкате, рот по-старушечьи изогнут, — и в ту же минуту послышался старческий голос:
— Всех вам благ… После того как в двадцатом году Мэйдзи я, сократив на двадцать пять лет срок своей жизни, возродилась — умерла, пообещав через сто лет спасти мир в качестве живосущей родительницы, я открыла каменные врата небес и вернулась…
Услышав эти слова, я был ошеломлен.
После я уже не столько внимал тому, что она говорила, сколько наслаждался красотой голоса, выговором и оборотами речи старухи, говорившей на диалекте района Кансай. Хотя все убеждало, что говорит сама вероучительница, вошедшая в юношу, я все же немного сомневался, не присутствую ли я при своего рода спектакле. Тем временем она умолкла, юноша дважды молитвенно хлопнул в ладоши и тотчас из старухи вновь превратился в юношу. После этого, даже не притронувшись к предложенному чаю, поспешно удалился.
Профессор ушел с ним, и мне не с кем было поделиться моими сомнениями. Я не мог вспомнить точно, о чем шла речь. Зная, что профессор записывает на магнитофон, я раскаивался, что не сделал того же, и на душе остался какой-то жутковатый, неприятный осадок.
Через день около четырех пополудни юноша Ито неожиданно пришел один.
— Госпожа Родительница велела мне посетить вас, — сказал он вместо приветствия.
На этот раз я решил внимательно понаблюдать за ним. Выпив чаю, он снял часы, положил на стол, потом сказал: «Пойдемте в комнату с циновками», поднялся и, перейдя в комнату жены поставил на обогреватель маленькую картину.
— Получив приказ от госпожи Родительницы, я употребил на это два дня, даже поспать не смог, — сказал он. — Ужасно трудно рисовать золотом.
В центре картины, вероятно что-то символизируя, была изображена старая башня, по обеим сторонам ее — солнце и полумесяц, понизу стлались волны тумана.
— Невозможно молиться, когда нет образа, — сказал он, ушел в ванную помыть руки, вернулся, обратился лицом к «образу», молитвенно хлопнул в ладоши, вновь повернулся ко мне, и в тот же миг, когда он соединял ладони, его лицо преобразилось и стало напоминать старушечье, как в прошлый раз. И, как в прошлый раз, он заговорил тем же голосом, на том же кансайском диалекте. Но теперь я мог его спокойно выслушать.
— Всех вам благ… Вскоре после войны ты, несмотря на безденежье, потратил многие годы на то, чтобы хорошо написать обо мне…
Дальше она рассказала, как во время работы над «Вероучительницей» я посетил ее дом Маэкава в Саммайде, в котором она родилась.
Рассказала, как я почтительно осмотрел все, начиная от старой комнаты, где она родилась, до древнего колодца в саду, из которого черпали воду, чтобы обмыть новорожденную. Как поразили меня слова сторожа, сказавшего, что такой ветхий дом тяжело поддерживать, лучше уж его снести. И как я возразил тогда, что было бы больше смысла, если б вместо строительства нового своего шикарного здания Центр Тэнри позаботился о сохранении этого старого дома.
Возле дома протекал красивый чистый ручеек, и, услышав, что чуть ниже по его течению живет старуха, лично знавшая Вероучительницу, я посетил ее, и провел почти три часа за увлекательной и полезной для меня беседой.
Все это было известно Родительнице.
Напомнив, как жадно я внимал речам этой старой женщины, наслаждаясь ее чудесным выговором, вероучительница сказала, что там, откуда она родом, все так говорят, поэтому, открыв каменные врата неба и возродившись в качестве живосущей Вероучительницы, она и ныне говорит на милом сердцу языке своей родины…
Затем она втолковала мне, чего хочет от меня Великая Природа, и, призвав меня во что бы то ни стало исполнить свое предназначение, сказала:
— Если возникнут какие-либо трудности, я окажу тебе помощь, так что не беспокойся. Думай обо мне как о ласковой тетушке, живущей по соседству, я в любой момент приду по твоему зову. А теперь прощай!
Тотчас старушечье лицо вновь превратилось в лицо цветущего юноши. Я стал удерживать Ито, так как хотел о многом его расспросить, но он сказал, что ему пора на работу в Синдзюку, и быстро ушел…
Прошло пять дней. Около четырех вновь появился юноша Ито. Моя дочь была на занятиях. Как обычно в такие дни, ее подруга, бездетная госпожа Симидзу, с десяти утра до вечера помогала нам по хозяйству.
Юноша Ито, в прежнем порядке проделав все действия, сел перед обогревателем. Симидзу, узнав о его визите от дочери, захотела послушать вместе со мной. Мы устроились перед юношей.
