После, месяца через четыре, он вновь нанес мне визит, сказав, что приехал в Токио на два дня по казенной надобности, но на этот раз его сопровождала жена. При нашей прошлой встрече весь его облик, и выражение лица, и жесты источали свойственную полицейским суровость, на этот же раз не осталось и следа от прежней жесткости, на лице играла улыбка, весь его облик был исполнен мягкости. Было очевидно, что поведение его обусловлено заботливым отношением к жене, и я внимательнее присмотрелся к ней.
Жена была молода, даже не верилось, что у нее сын учится в старших классах, красива, к мужу относилась с редкой для жен нежностью. И он искренне отвечал ей взаимностью. В гостиной они уселись рядком на диване, он достал заготовленный блокнот и стал отвечать на мои вопросы, при этом быстро записывая обращенные к нему слова, и так же кратко — свои ответы. Жена, заглядывая в его блокнот, кивала, поднимая на меня глаза, а когда решала, что ее очередь говорить, вставляла слово от себя…
Голос у нее был красивый, чистый, целомудренный, его без всякого преувеличения можно было бы назвать ангельским. Но особенно чудесны, необычны были интонации, манеры выражаться, я просто заслушался. Наша беседа продолжалась почти полтора часа, а когда закончилась, лица обоих супругов сияли неподдельным счастьем. Они собрались уходить. Я испытывал умиление, глядя на то, как он нежно заботится о своей жене, как она, точно любящая дочь, обихаживает его. Я проводил их до самых ворот и долго глядел им вслед, чувствуя в груди волнение.
Потеряв несколько месяцев назад слух, став совершенно глухой, она не разучилась говорить. По ее словам, пока она видит, она не испытывает неудобств, поскольку может поддерживать общение, если собеседник кратко записывает свои слова. Но легко вообразить ежедневные муки этой молодой женщины, на которой лежит воспитание детей. Можно представить муки, неудобства, усилия ее мужа…
«Папочка (так она называла мужа) стал моими ушами, да что там — частью меня!» В ее словах чувствовалось искреннее счастье. Она рассказала, что, когда остается одна, читает мои книги, излюбленное чтение ее мужа, черпая в них жизненные силы, и благодаря этому они каждый день наслаждаются счастьем семейной жизни. Я видел, что истинность ее слов подтверждает нежное, заботливое участие, которое демонстрирует ее муж. Но я, человек эгоистичный, еще больше расчувствовался при мысли, каких душевных терзаний ему стоило, чтобы в результате духовного подвига возникла их сегодняшняя идеальная супружеская любовь, и при этом, в своем благодарственном письме, посланном мне после возвращения домой, он называл меня своим «духовным отцом»!
С тех пор прошло больше десяти лет, но, безо всякого повода с моей стороны, он продолжал почитать меня своим духовным отцом и приблизительно дважды в год непременно навещал меня, через раз беря с собой жену. Обычно он приезжал в Токио по делам службы, соответственно возрасту своему и положению держался со все большим достоинством, она же делалась все краше и привлекательнее, похожая на чистого, безмятежного ангела, несущего радость.
Каждый раз они представлялись мне образцом супружеской пары: жена верит только словам мужа, идет туда, куда ее ведет муж, и в этом видит свое счастье, а муж лелеет жену, как свою половину, относится к ней со всей искренностью и благодаря этому преуспевает в работе и обретает чувство собственного достоинства.
И вот в прошлом году, дослужившись до начальника полицейского управления Окаямы, он по возрасту вышел на пенсию, но одновременно получил новую хорошую работу и начал вторую жизнь. Прежде чем приступить к новой работе, он взял месячный отпуск, чтобы, как он выразился, «пожить по-человечески» и, «по следам своего духовного отца, побывать во Франции и Швейцарии, где тот провел свои молодые годы». Только бы его ангелу, прелестному, но непривычному к путешествиям, это не было в тягость…
В связи с Итиро Кавадой я вдруг вспомнил об этом Я. и несколько отвлекся. Рассудив, что и этот чистый юноша, вероятно, ведет прекрасную жизнь…
Между тем Кавада продолжал. С головой уйдя в английскую литературу, он почти совсем перестал читать японскую, особенно современные романы. Но однажды, прочитав во влиятельной газете статью одного литературного критика о литературных новинках, в которой разбирался мой роман, он, по его словам, как будто прозрел.
Этот критик, доходчиво разъяснив суть книги, в заключение добавил: «Мы имеем дело с философией жизни, предстающей как подлинное откровение. Мысли человека, прожившего девяносто лет, кажутся естественными и убедительными. Словом, этот роман, главная тема которого — Бог, заключает в себе уникальную философию жизни маститого старца, можно сказать, его исповедание веры. Чтение этой книги пробуждает удивительное чувство чуда, окрыляющего душу…»
Поскольку Кавада уже в течение нескольких лет писал исследование на тему «Английский романтизм и Бог», слова литературного критика его поразили. Он-то был убежден, что среди японских писателей нет ни одного, кто бы серьезно трактовал идею Бога, поскольку они считают Бога суеверием. Кавада немедленно пошел в книжный магазин, купил книгу, по счастливой случайности услышал, что в магазин только что поступил дополнительный тираж «Улыбки Бога», и решил сразу же купить и эту книгу. Вернувшись домой, он прочитал обе книги залпом, за один день, и был потрясен. Интересно, какое произведение этого писателя считается наиболее значительным? Он поспешил в книжный магазин, но там не оказалось других книг этого автора. Тогда он обратился к хозяину магазина, и тот объяснил, что самое значительное произведение — «Человеческая судьба», но книга давно разошлась, так что приходится постоянно отказывать покупателям, впрочем, можно спросить в букинистическом магазине неподалеку. Он отправился к букинисту и увидел четырнадцать томов, выстроившихся на полке.
Кавада решил купить первый том, но ему сказали, что все четырнадцать томов продаются в одном комплекте. Делать было нечего, он купил все четырнадцать и притащил их домой. Решил пролистать хотя бы один том, но, едва начав читать, так втянулся, что не заметил, как перешел ко второму, и, пока не прочитал все четырнадцать, забросил даже подготовку к лекциям, дни напролет не отрываясь от книг.
Впечатление от прочитанного, сказал он, дало ему ключ к решению уравнения под названием «жизнь», так что отныне «Человеческая судьба» и еще две мои книги, посвященные проблеме Бога, стали его библией.
В это время в Токио, в университете А., проходило заседание ученого общества, посвященное английской литературе. Он представил доклад под названием «Английский романтизм и идея Бога», а после во время свободной дискуссии рассказал собравшимся коллегам о моих книгах. Ему возразили: тут, мол, какая-то ошибка, этот писатель уже умер — и в доказательство привели тот факт, что вот уже несколько лет его произведения нигде не публикуются. Кто-то спросил, не встречался ли он с этим писателем лично. Тут-то у него и возникла идея хотя бы раз повидаться со мной и убедиться, что я еще жив.
— И вот причина моего внезапного визита, — сказал он, принося свои искренние извинения.
Я от души посмеялся его рассказу. Слушать его было одно удовольствие. Мы успели еще о многом потолковать, как встретившиеся после долгой разлуки отец и сын, прервала нас возгласом: «Извини, что опоздала!» — вернувшаяся внучка. Было десять минут второго.
