— Прошу вас, дайте свое согласие! — воскликнул Тосон и отвесил низкий поклон. Я так расчувствовался, что согласился.
В октябре открылась первая конференция ПЕН-клуба, были утверждены: председателем — Тосон, его заместителями — Хоригути Дайгаку
[13]
и Икума Арисима
[14]
, управляющим делами — Сэйитиро Кацумото, главным казначеем — ваш покорный слуга, а в следующем месяце открылся учредительный съезд ПЕН-клуба.
Я впервые участвовал в публичном мероприятии, имеющем отношение к литературе, из знакомых лиц был один Тосон. Единственное, что меня утешало — секретарем был назначен Минова, главный редактор журнала «Кайдзо». Когда, месяца два тому назад, одна из статей, напечатанных в «Кайдзо», вызвала недовольство военных и тираж был запрещен, он взял на себя ответственность и ушел из издательства.
На следующий день после съезда я, выполняя свою обязанность главного казначея, отправился, как представитель Тосона, к жертвователю.
Им оказался один из японских олигархов, барон Киситиро Окура. Он встретил меня весьма радушно в директорском кабинете компании, сказал с улыбкой:
— Я все приготовил, — и передал мне чек. Меня поразило, что сумма была много больше той, что я когда-то получил в качестве премии за роман. Я поспешно убрал чек в конверт и поблагодарил:
— Большое вам спасибо. Я немедленно передам деньги Тосону. ПЕН-клуб только что учрежден, но председатель сейчас же откроет банковский счет, положит на него деньги и вступит в его управление.
— Передайте Тосону, чтоб он не извлекал из них прибыль и использовал только на представительские нужды… Если вы сейчас направляетесь к нему, я могу вас подбросить, — предложил он и приказал подогнать машину.
Пока мы ждали, барон сказал:
— Тосон был очень рад, что смог с вами познакомиться. Прошу вас, помогайте ему и поддерживайте. В следующий раз не спеша побеседуем втроем…
С этими словами он со мной простился. Сидя в машине, я припоминал наш разговор и спрашивал себя, не ослышался ли я насчет того, чтоб не извлекать из денег прибыль… Как бы там ни было, едва переступив порог, я пересказал Тосону слово в слово свой разговор с бароном и передал чек. Тосон поблагодарил, тотчас вызвал секретаря и поручил открыть счет и положить на него деньги.
Об этой денежной помощи знали только Тосон, Арисима и я. Публично о ней не объявляли и тратили довольно безалаберно, но никому до этого не было дела. Мне хотелось узнать, почему барон помогает Тосону. Это открылось после двух лет общения с бароном.
Дважды в год Тосон и я получали приглашение на обед в особняк барона. Обеды проходили в узком кругу, барон с супругой и мы двое, но напоминали они не столько дружескую пирушку, сколько обеды в высшем парижском кругу, которые длятся два с лишним часа и сопровождаются непринужденной светской беседой.
Обычно в доме барона нанимали двух поваров — знатоков китайской и французской кухни. По слухам, повар, готовивший китайские блюда, в первый раз ужасно взволновался, узнав, что в гости придут писатели. Он был уверен, что у писателей особо изощренный вкус. А гостям было все равно, что они едят, им все доставляло удовольствие. Как только садились за стол, супруга барона подбрасывала Тосону заранее заготовленную тему для разговора, и, обычно тяжелый на язык, Тосон отвечал с живостью и переадресовывал вопрос барону, который, подхватив тему, забавлялся ею, как безделушкой. Постепенно и я втянулся в эти словесные игры. Это была не беседа, не разговор, а застольная игра в словесные бирюльки, то, чему я был свидетель всякий раз, когда, в бытность свою во Франции, получал приглашение отобедать в доме кого-либо из высшего круга. За такими обедами принято, не переступая границ частной жизни, удовлетворять свое любопытство, рассыпая блестки остроумия и не стесняясь привлекать к себе внимание… Когда же обед заканчивается, все, о чем говорили за столом, начисто отметается и предается забвению, и гости расходятся, довольные тем, что смогли укрепить взаимную симпатию и доверие.
Попав в первый раз в особняк Окуры, я словно бы ощутил себя в гостях у моих парижских друзей и, прервав вынужденное, продолжавшееся десять с лишком лет молчание, спрашивал обо всем, что приходило в голову, говорил о себе открыто, без стеснения, так, точно мы Париже. Мои собеседники были довольны, да и сам я был счастлив, точно вырвался на свободу.
Во время нашего второго визита барон с супругой уже обращались со мной, молодым человеком, как со своим старым приятелем. На этот раз подавали французские блюда, и между прочим — гусиную печень. Я не удержался от вопроса:
— Это же гусиная печень, не правда ли? Я и во сне не мог представить, что буду есть в Токио гусиную печень…
— Вы так ее любите?
— За пять лет моего пребывания во Франции мне удалось поесть ее всего три раза, уж очень она дорогая… Один мой товарищ в Парижском университете говаривал: вот бы разбогатеть так, чтобы хоть раз в месяц есть гусиную печень!
— Надо передать повару. Он обрадуется. Из тех, кого мы до сих пор ею угощали, никто даже внимания не обратил на нее, — засмеялась баронесса.
В результате таких обедов у меня, естественно, сложилось впечатление, что мы стали друзьями.
Барон Окура в юности учился в Лондоне, изучал математику и даже получил ученую степень. В то же время он увлекся западной музыкой, сам сочинял музыку и играл на флейте. Вернувшись на родину, он унаследовал дело отца и на несколько лет, забыв о своих увлечения, погрузился в работу, но как только у него появилось свободное время, вновь начал заниматься игрой на флейте. Он был не вполне доволен звучанием своего любимого инструмента и долго размышлял о том, как переделать флейту, наконец обратился за советом к жившему в Токио молодому виртуозу-флейтисту, а тот свел его с мастером, делающим флейты. Втроем они, совещаясь, изготовили немало флейт новой конструкции, пока наконец на третий год не получили удовлетворивший их инструмент, назвав его окураро. К этому времени вокруг барона уже собралась молодежь из любителей музыки, им сразу пришлась по вкусу окураро. Барон взялся написать музыку специально для новой флейты, и те пьесы, которые показались ему наиболее удачными, роскошно издал и раздарил своим молодым друзьям. Как-то раз один из них предложил барону написать музыку на японские стихи, чтобы исполнять под аккомпанемент окураро, и дал ему на пробу юношеское стихотворение Тосона.
Барон положил на музыку стихотворение Тосона и сделал аранжировку для окураро, потом пригласил молодого баритона, попросил его спеть и выслушал его мнение, чтобы подправить и окончательно отделать музыку. При этом присутствовал известный мастер нагаута — японского музыкального сказа, интересовавшийся западной музыкой, поэтому барон полушутя предложил ему исполнить свою музыку в стиле нагаута. Мастер попробовал, баритон и молодые любители музыки высказали свои мнения об услышанном и попросили мастера исполнить теперь нагаута по законам европейского пения. Получилось довольно неплохо. В результате барон Окура решил издать ноты своей музыки на стихи Симадзаки Тосона, но прежде испросил разрешение Тосона на право использования его текста. Партитура была роскошно издана в двух вариантах. Один вариант был сделан стараниями мастера нагаута так, чтобы его могли прочесть певцы нагаута, незнакомые с европейской нотной грамотой. Взяв ноты, барон нанес визит Тосону, учтиво поблагодарил его, преподнеся оба нотных издания, и спросил, как лучше ему выплатить гонорар. Тосон сказал, что напрасно тот беспокоится и, если ему будет угодно, он может взять и другие стихи, а на прощание подарил барону свой первый сборник, ставший библиографической редкостью.
