С таким воодушевлением восстановленный ПЕН-клуб не мог в условиях оккупации развить никакой заметной деятельности, и все же я, чтобы передать финансовые дела от старого новому ПЕН-клубу, занялся розыском прежнего секретаря Нацумэ и Сюдзабуро Судзуки, пострадавшего от пожаров во время бомбардировок. Офис Судзуки тоже пострадал, и найти его оказалось не так просто, это заняло целый год.
Тогда же (1948) Наоя Сига после года работы ушел с поста председателя, в июне председателем был избран Ясунари Кавабата, его заместителем — Суэкити Аоно, первым секретарем — Ёсио Тоёсима. Журнал «Мировая культура», издаваемый начальником канцелярии Мидзусимой, переехал в новое здание, и, разумеется, офис ПЕН-клуба переместился вместе с ним. Я передал в этот новый офис списки членов старого ПЕН-клуба, сохранившиеся у бывшего секретаря Нацумэ, и чек на девять тысяч иен, спрятанные в сейфе канцелярии Сюдзабуро Судзуки и чудом уцелевшие в огне. На этом я успокоился, решив, что наконец-то освободился от ПЕН-клуба.
В это время ко мне приветливо обратился Кавабата:
— Мало осталось людей, связанных со старым ПЕН-клубом, поэтому, пожалуйста, окажите помощь в работе нового ПЕН-клуба!
— Если понадобится, сообщите, я приду.
— Я вам позвоню.
— У меня нет телефона.
— Это неудобно… Обратитесь на почту, за взятку вам сразу проведут.
Возвращаясь, я сел на электричку и доехал до почтового отделения в Сэтагая. Обратился к чиновнику, принимающему заявления на установку телефона, и попросил как можно быстрее провести мне телефон. Он сказал, что это займет не меньше года, и дал мне бланк с заявлением. На следующий день, вечером, пришел почтовый чиновник, с которым я говорил накануне, в сопровождении молодой женщины и сказал, что в зоне холма, на котором находится мой дом, расположен особый район, в котором живут представители оккупационных войск, поэтому, если заплатить цену чуть выше, телефон установят сразу. Это и есть взятка, о которой давеча говорил Кавабата, подумал я и спросил, сколько это будет стоить, мне не стесняясь назвали сумму, сказав, что можно заплатить по факту установки. Через два дня у меня был телефон. Удивительное это было время!
По этому телефону Кавабата часто вызывал меня, и я не только не смог отойти от работы ПЕН-клуба, но дважды выезжал в Хиросиму, лежавшую в руинах после ядерной бомбардировки, а в пятьдесят первом году случилось так, что я даже участвовал в качестве делегата от Японии на съезде в Лозанне.
В отличие от старого ПЕН-клуба, у нового не было спонсоров, члены клуба по мере необходимости сами оплачивали свои расходы. Мидзусима, начальник канцелярии, не только не имел жалованья, но и не получал денег на содержание канцелярии. Деньги, оставшиеся от старого ПЕН-клуба, девять тысяч иен, в результате финансовой политики оккупационных войск теперь почти ничего не стоили. Более того, даже для делегатов международного съезда невозможно было найти денежную помощь.
И все же я радовался участию в съезде в Лозанне. Я не мог забыть, как в год своей кончины Тосон (в 1943 году) радовался новогодней открытке, посланной ему М., председателем ПЕН-клуба Лозанны, как был он ею воодушевлен. Подумав о том, что, будь Тосон жив и здоров, как Хакутё, он бы обязательно поехал в Лозанну, я решил, как бы ни было трудно, поехать вместо него.
В условиях американской оккупации выехать за границу было чрезвычайно трудно, необходимо было выполнить массу бюрократических формальностей, но в конце концов Тацудзо Исикава, Симпэй Икэдзима из издательства «Бунсюн» и я втроем отправились на съезд в Лозанну. Вначале мы должны были лететь на самолете, но это был, также по распоряжению оккупационных войск, филиппинский пропеллерный самолет, и, знай я заранее, на чем нам предстоит лететь, я бы, из опасений за свою жизнь, еще несколько раз подумал. Программу пребывания, денежные траты — все определяла оккупационная администрация, и хоть мы под полой использовали доллары, это было нищенское мероприятие.
В местах приземления, начиная с Окинавы, с нами обращались сурово как с военнопленными или гражданами враждебного государства. Вдобавок, когда мы, вылетев из Индии, направлялись в Рим, в небе над ближневосточной пустыней самолет сломался, и несколько часов мы дрожали от страха в ожидании смерти, пока, наконец, не сделали экстренную посадку в Тель-Авиве. Следующего самолета пришлось ждать три дня, после чего мы добрались до Лондона и, посетив международную штаб-квартиру ПЕН-клубов, собирались уже вылететь в Швейцарию, когда выяснилось, что нам, в соответствии с нашим статусом военнопленных, требуется специальная виза для выезда за границу. Еще несколько дней заняли мучительные усилия разрешить эту проблему, и в конце концов мы прибыли в Лозанну накануне открытия съезда.
На железнодорожной станции Лозанны нас ждали люди из ПЕН-клуба. Узнав, что мы — японская делегация, они вызвали по телефону машину и отвезли нас в предназначенную для нас гостиницу. Едва устроившись в гостинице, я хотел нанести визит председателю ПЕН-клуба господину М., чтобы выразить ему свое почтение, но мне сообщили, что он два года как умер.
Я уже имел случай подробно рассказать о перипетиях нашего путешествия и о том, с каким размахом на протяжении десяти дней проводился международный съезд ПЕН-клубов в Лозанне, собравший делегатов со всего мира и перемещавшийся по всей Швейцарии, какое большое он имел значение, и мой рассказ был благосклонно воспринят читателями, поэтому здесь этого не касаюсь. Хочу только написать о том, как в последний день работы съезда, вечером, стоя в садике собора, глядящего вниз, на озеро Леман, я совершил заупокойную службу по душе Тосона.
Тосон ненавидел военный режим и войну, постоянно боролся за мир на Земле, счастье человечества, прогресс культуры и верил, что в этом и выражается дух ПЕН-клуба, поэтому, когда в конце войны военные пытались распустить японский ПЕН-клуб, он готов был его защищать в одиночку, рискуя своей жизнью. То, что его воля и желание чудесным образом осуществились, реально подтверждалось каждый день в общении интеллектуалов, съехавшихся на съезд со всего мира. Тосон, пребывая в моей душе, мог воочию в этом убедиться и возрадоваться. Даже сейчас Тосон продолжал меня учить, что воля, если ею управляет справедливость, одолевает все препятствия.
Пусть же именно Швейцария, эта маленькая по мировым меркам страна, последовательно отстаивающая вечный мир, станет местом успокоения души Тосона! Так я, глядя на ясное небо, тихо молился, погребая пребывающую в моем сердце душу Тосона в этом соборе. Мною овладело ясное, покойное чувство: отныне, пройдя школу Тосона, забыв о ПЕН-клубе, я должен совершенствоваться в писательском труде, ставшем моим предназначением…
Я решил из Лозанны направиться во Францию и некоторое время пожить в Париже. Я опасался, что из-за перемены климата немедленное возвращение в Японию вызовет обострение астмы, но главное, хотел, вернувшись после двадцати двух лет разлуки в Париж, на свою духовную родину, вновь встретиться со старыми друзьями и узнать, как они пережили мировую войну, вторично выпавшую на их долю.
Найти через двадцать лет старых друзей, с которыми за время войны связь прервалась и адреса которых я не помнил, было непросто, но я пошел в канцелярию Сорбонны и разузнал, нет ли в Париже кого-то из работавших на кафедре профессора Симьяна, и в результате получил адрес Н.
