Разумеется, попугай и мангуст не ответили, но при этом не сводили с меня глаз. Я подумала, что буду скучать по ним, даже если они не будут скучать по мне.
В эту минуту я почувствовала на себе еще чей-то взгляд. Повернувшись, я увидела Ирен, застывшую на крыльце. Она наблюдала за мной и моим зверинцем. Интересно, многое ли она услышала из моего монолога, обращенного к попугаю и мангусту?
Я покраснела, пытаясь вспомнить, какой вздор болтала. И тут заговорила Ирен:
– Пожалуй, я все-таки должна поехать. Годфри говорит, что ты согласилась сопровождать меня.
– Да, конечно, если ты непременно должна ехать. Уверена?
– Мне не хочется, но боюсь, что буду сожалеть, если не поеду. Я не допущу, чтобы мою биографию истолковывали такие бойкие репортеры, как Нелли Блай. Считай это самозащитой, Нелл.
– Я считаю, что самозащита, когда речь идет о Пинк, не только необходимое, но и мудрое решение.
– Тогда у нас обеих есть причины поехать в Америку и остановить мисс Блай, прежде чем она успеет причинить нам вред.
– Мое дело, наверное, проиграно, – вздохнула я, – но твое еще можно выиграть.
Примадонна подошла ко мне и взяла под руку:
– Ничего еще не проиграно, если мы этого не позволим.
– Хватит болтать! – рявкнул Казанова нам в ухо, подобравшись совсем близко.
Ирен улыбнулась птице:
– Хороший совет. Пора действовать. Как жаль, что мы не можем взять попугая с собой в Америку! Он придал бы нашему путешествию пиратский оттенок. Мне всегда хотелось носить повязку на глазу.
– Повязка на глазу! Ну нет! Достаточно того, что ты куришь!
– Мы сможем обсудить мои дурные привычки на борту судна, – ответила Ирен, увлекая меня в дом. – Недели на море вполне хватит, чтобы решить этот вопрос.
Глава четвертая
Визиты
– Покажите-ка, – сказал Холмс. – Гм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Контральто, гм… «Ла Скала», так-так!.. Примадонна Императорской оперы в Варшаве… Покинула сцену, ха!
Шерлок Холмс (Артур Конан Дойл. Скандал в Богемии)
Из записок доктора Джона Уотсона
– Там ждут какие-то джентльмены, – сообщила миссис Хадсон, впуская меня в прихожую квартиры на Бейкер-стрит.
– Холмс предполагал вернуться к этому времени из своих континентальных странствий.
– Он и вернулся, доктор, но сейчас его нет: какие-то дела в городе. Если хотите, можете подождать в моей гостиной.
– Нет, я сомневаюсь, что это в этом есть необходимость. По какому бы делу они ни пришли, я смогу оборонять форт, как говорят в Америке.
С этими словами я начал подниматься по лестнице. Я был уверен, что Холмс не будет против того, чтобы я занимал клиентов до его возвращения.
– Кстати, доктор Уотсон!
Остановившись, я оглянулся:
– Да, миссис Хадсон?
– Один из них… довольно яркий.
Слегка заинтригованный, я добрался до верхней площадки лестницы и постучал в дверь: мне не хотелось застать посетителей Холмса врасплох. Правда, когда-то это был и мой дом.
Мне открыл высокий мужчина с большой рыжей бородой, безупречно подстриженной.
Рыжий. Не это ли подразумевала миссис Хадсон под словом «яркий»?
– Я доктор Уотсон, друг мистера Холмса. Поскольку я тоже намеревался нанести ему визит сегодня вечером, то, наверное, могу подождать его вместе с вами. Мне часто случалось помогать ему в расследованиях, и, возможно, он снова подключит меня к какому-то делу.
– Очень приятно с вами познакомиться, доктор Уотсон, – сказал рыжебородый, крепко пожав мне руку. – Конечно, заходите. Мы рады любому другу мистера Холмса.
– Но у нас нет никакого «дела», – донесся до меня голос из глубины комнаты. Интонация была насмешливой, и говоривший растягивал слова. – Это придает нам определенную ценность. Скажем, как проба – фамильному серебру.
Я переступил через знакомый порог, и моим глазам представилось зрелище столь экзотическое, что я никогда не видел ничего подобного в этих комнатах.
Как и Рыжая Борода, «яркий» джентльмен миссис Хадсон был ростом выше шести футов. У него было длинное, чисто выбритое лицо; волнистые каштановые волосы, разделенные посредине, свисали, как уши спаниеля.
На госте были светлые брюки, жилет из вельветина оливкового цвета и фиолетовый галстук. Хотя он был относительно молод, у него уже намечалось брюшко, которое не скрадывал даже броский наряд.
– Привратник, открывший вам дверь, – продолжал он, – Брэм Стокер, известный театральный импресарио и начинающий писатель. Я – Оскар Уайльд, драматург и будущая знаменитость. А какова ваша специализация, доктор?
– У меня ее нет. Я врач общей практики.
– И тем не менее вы с мистером Холмсом занимаетесь «делами».
– Можно сказать и так.
– А позвольте спросить, кто этот меткий стрелок, столь патриотически настроенный?
Сначала его вопрос поставил меня в тупик, но потом я заметил буквы «V. R.»
[17]
, которые гений дедукции изобразил пулями на стене гостиной.
– Холмс, – ответил я.
– Я аплодирую его почерку и любви к королеве, но неужели квартирная хозяйка, соседи и лошади на улице не попадали в обморок от страха?
– Меня в это время здесь не было, но я думаю, что он проделал это очень быстро. Ведь цель данного упражнения заключается в скорости.
Брэм Стокер восторженно рассмеялся:
– Это можно было бы вставить в пьесу! Чудесная получилась бы сцена! Непременно одолжу идею для какой-нибудь постановки.
– Наверное, моему другу было скучно.
Теперь засмеялся Оскар Уайльд, и смех его был не таким добродушным, как у Стокера.
– Я никогда не думал о таком забавном средстве от скуки. Нужно попробовать, когда в комнате будут мои критики.
– Но их же так много, Оскар, – благодушно заметил Стокер.
– Ты прав. У меня закончатся пули, и придется использовать булавки для галстука. Однако не будем церемониться, когда есть кресла, в которые можно сесть.
После этого предложения Стокер опустился в плетеное кресло с подушками, оставив Уайльду кресло Холмса, обитое бархатом. Я занял свое обычное место слева от камина. В разговоре возникла неловкая пауза.
Разумеется, я знал, кем были эти двое, но понятия не имел, по какому поводу они собираются консультироваться с Холмсом.
