– Возможно, – весело ответила я. – Если вы хотите объявить ей о своем приезде, так тому и быть. Думаю, Ирен очень разозлится на вас.
– И на вас тоже, вне всякого сомнения. Впрочем, нет нужды указывать на столь очевидные истины предприимчивой американке.
Он закончил свою речь такой загадочной улыбкой, что я впала в непривычное молчание. Когда Шерлоку Холмсу взбредает в голову быть любезным, он становится зловещим.
Без дальнейших разговоров мы приблизились к обочине тротуара, и мистер Холмс свистнул, подзывая кэб, как коренной житель Нью-Йорка.
– Что вы думаете о нашем городе? – поинтересовалась я, когда он помог мне сесть в экипаж.
– Не так красив, как Париж, и потому прекрасный рассадник преступлений. Ха! Эти многоэтажные дома должны прямо-таки плодить беззаконие.
– Мы подъезжаем к городу через самое убогое предместье. В этих многоквартирных зданиях живут в немыслимой грязи и скученности семьи иммигрантов со всего мира. Бедность тут невообразимая, а преступления столь же разнообразны, как языки, на которых говорят приезжие.
– Однако те причудливые убийства, о которых вы упоминали, совершены не здесь.
– Да, это в северной части острова, в гораздо более респектабельном районе.
– Респектабельность порождает скуку – по крайней мере, у человека, который изучает человеческие проступки и прегрешения.
– Джек-потрошитель совершал свои ужасные убийства в трущобах Уайтчепела, а позже – на дне Парижа. Жаль, что я не смогла сообщить об удивительном завершении его кровавых злодеяний.
– Ничто не завершено, мисс Кокрейн, пока не умерли и не похоронены главные действующие лица – и я не имею в виду его жертв.
– Но вы же больше не занимаетесь этим делом?
– Как я сказал, ничто не завершено, пока конец не положила смерть.
Я обдумывала его слова в молчании, прислушиваясь к стуку копыт и уличному шуму.
У отеля сыщик заплатил кэбмену, чтобы тот доставил меня по назначению, и вышел из экипажа.
– Встретимся за обедом, скажем, в восемь?
Я могла лишь согласиться, раздосадованная тем, что во время поездки из гавани узнала так мало о планах гения дедукции.
– Вам не стоило тратить время, встречая мой пароход, – добавил он, словно читая мои мысли. – Я великолепно ориентируюсь в любом городе мира. Боюсь, я оторвал вас от срочной работы.
– Вовсе нет, – промямлила я, прежде чем кэбмен хлестнул лошадь и повозка рывком тронулась с места.
Я не могла отделаться от ощущения, что меня отослали, как ненужный багаж.
Глава одиннадцатая
О старых добрых временах
[33]Как и прочие авторы сенсационных материалов, она была вынуждена непрестанно изобретать все новые и новые трюки.
Уолт Макдугалл, иллюстратор «Нью-Йорк уорлд», о Нелли Блай (1889)
– Не могу поверить, – сказала я Ирен, когда мы вернулись в наш номер отеля, – что Пинк, то есть мисс Элизабет Джейн Кокрейн, то есть Нелли Блай вызвала нас из Европы под таким слабым предлогом. Как будто убийство медиума столь отвратительным и негигиеничным способом может иметь какое-то отношение к тебе или к твоей матери – была она у тебя или нет.
– Я его знала, Нелл, – тихо откликнулась подруга.
– Его? Но в этом деле нет никакого «его»! Разве что ты имеешь в виду отсутствующего сообщника медиума, который скрылся после ее смерти. Кстати, весьма подозрительно! Логично предположить, что это мужчина. Сообщники обычно мужчины.
– Я говорю про Крошку Тим.
– Крошка Тим? Все, кто читал Диккенса, знают Крошку Тима, этого несчастного плаксу.
Ирен с удивлением взглянула на меня:
– Ты действительно расстроена, Нелл, иначе бы не стала с таким пренебрежением отзываться о персонаже, пользующемся всеобщей симпатией. Нет, тот Крошка Тим, которого я знала, – это рослый парень, присутствовавший на спиритическом сеансе.
– Ах, вундеркинд! Правда, Пинк не уточнила, в какой именно области проявлялись его способности.
– Он с двух лет стучал в барабан, с большой точностью и скоростью.
– Тоже мне талант! Маленькие дети шумливы и недисциплинированны от природы.
– Но Крошка Тим играл на барабане, как взрослый. Во всяком случае, какое-то время он был настоящей сенсацией, а потом к нему утратили интерес, как случается со всеми сенсациями.
– И ты знала это юное дарование? Где? Когда?
– Здесь. В Америке. Когда была ребенком.
– Вот как! – Усевшись, я принялась рассматривать довольно скучный интерьер нашей гостиной. Возможно, именно из-за такой отделки Нью-Йорк и выглядит тяжеловесным: сплошь розовое дерево, мрамор и черный орех.
– Я также знала Ламара, известного как Чудо-профессор, или ходячая энциклопедия, – добавила она, исповедуясь в прошлых грехах, как католичка.
– Когда он был ребенком?
Ирен рассмеялась, радуясь редкой возможности повеселиться, которая в дальнейшем могла не скоро представиться.
– О господи, нет! Ему теперь должно быть за семьдесят. Я его знала, когда сама была ребенком.
– И он присутствовал на роковом спиритическом сеансе вместе с Крошкой Тимом, который теперь вырос? Как странно.
– Слишком странно, чтобы быть простым совпадением, Нелл.
– Но почему все-таки Пинк убеждена, что твоей матери грозит опасность?
Ирен сделала глубокий вдох и повернулась ко мне:
– Понятия не имею. Очевидно, она знает больше, чем говорит мне. И не откроется до конца, пока надеется выудить у меня какую-то информацию. Ах, вот бы мне выудить какую-нибудь информацию у себя самой! Меня смущает, что я абсолютно ничего не помню о собственном прошлом. Особенно о периоде, предшествовавшем моим серьезным занятиям вокалом и работе в агентстве Пинкертона. Удивительная потеря памяти распространяется как раз на детство и юность.
– У всех имеются большие провалы в памяти, касающиеся времени взросления. А вот детские проступки, которые все мы совершаем, почему-то хорошо запоминаются.
– Да, но не у всех имеется такой настырный репортер, как Нелли Блай, который беспощадно роется в их прошлом.
– Ирен, тебя беспокоит еще что-то. – Я постаралась поймать взгляд подруги. – Тебе почти удалось воскресить какие-то воспоминания, не так ли? Нечто неприглядное и огорчительное?
– Вот как! – засмеялась она. – Теперь моя милая Нелл становится Нелли Блай? Ты тоже считаешь, что в моем прошлом таятся сенсации и скандалы?
