– Мы только что повидали Мину – перед тем, как прийти сюда, – сообщила подруга. Она ухватилась за тему, далекую от того, что произошло с ней самой.
Феба разразилась издевательским смехом:
– Мина? Вот как ее теперь зовут! Я слышала, она вышла замуж за того, чье положение гораздо выше нашего. Да, между поцелуем и обручальным кольцом большая дистанция, но Вильгельмина ее преодолела. – Она подалась в сторону Ирен. – Разве ты не помнишь все это шушуканье насчет того, что она такая хрупкая и у нее чахотка? Дескать, поэтому она пропускает столько представлений! Какая там чахотка! Все дело было в спиртном и в мужчинах, которые угощали ее выпивкой.
– Я полагаю, – слабым голосом заметила я, – что подобные печальные истории иногда случаются в театре.
– В театре, мисс? Я ничего не знаю о театрах. Все мы были артистами вульгарного варьете. Диковинные уродцы и вундеркинды. Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной в детстве была такая фея-крестная, как вы!
Карлица так сильно наклонилась, что чуть не опрокинулась вместе с креслом-качалкой, но затем с трудом выпрямилась. Мне хотелось отодвинуться от нее подальше. Меня отталкивала не внешность Фебы, а ее чудовищное несчастье. Она напомнила мне Румпельштильцхена
[55]
из сказки – озлобленного старика, которому нравилось лишать юных девушек последней капли надежды.
– Феи-крестные. – Ирен выхватила из нашей беседы одно слово. – Я выросла среди них, – с мечтательным видом продолжила она. Голос ее звучал как виолончель, тихо и нежно.
Кроткий ответ гасит гнев. А еще он завораживает. Примадонна мастерски умела разрядить обстановку.
Напряженные черты лица Фебы слегка разгладились.
– Ты была чаровницей, солнечным лучиком. Не то что эта распутница Вильгельмина… И все же, хотя она с малых лет была эгоисткой, я бы не пожелала ей той участи, которая ее постигла. Я думала, ты этого избежала. – Феба сурово посмотрела на Ирен, но при этом ее глаза как-то подозрительно заблестели. – Но тогда все были за то, чтобы ты училась вокалу у того маэстро. Он даже не был одним из нас – уж слишком хорош! А потом ты покинула подмостки, а когда приходила нас навестить, тебя было не узнать. Да и ты едва нас узнавала. И в один прекрасный день ты больше не вернулась. А потом мы услышали, что ты уехала в Европу. Не сказав никому ни слова. Шагнула наверх и забыла нас, как Вильгельмина. Правда, у тебя был иной путь, чем у нее: ты ушла с маэстро и никогда уже не была прежней.
– Сколько мне было лет, когда это случилось?
– Ты была не такой юной, как Вильгельмина. Впрочем, она уже родилась старой и очень рано узнала, где находится лесенка, по которой можно выбраться из сточной канавы. И все-таки пару раз она дорого заплатила за то, что выбрала не ту ступеньку. Очень дорого. У тебя есть дети?
Феба так резко сменила тему, что это удивило даже невозмутимую Ирен.
– Нет… пока что.
– Возраст уже не тот?
– Возможно. – Подруга с трудом взяла себя в руки. Разговор коснулся того, что она никогда не позволяла обсуждать на публике: ее личной жизни. – Но это мое дело и моего мужа.
– Подцепила муженька, не правда ли? Богатого и с положением?
– Доброго и порядочного. И это он подцепил меня.
Феба вдруг перевела взгляд на меня. Маленькие обсидиановые глазки буравили мое лицо.
– Вы выглядите респектабельной женщиной.
– Я действительно респектабельна! Мой отец был священником.
– Священники… У нас их тут не так уж много. Сойдет и проповедник. Итак, вы согласны с тем, что у мисс Рины порядочный супруг и достойная репутация?
– Годфри, ее муж… в высшей степени порядочен. Более того, он настоящий принц, мудрый и добрый. А еще он блестящий адвокат и…
Маленькая женщина отмахнулась своей короткой ручкой. Жест был настолько детским, что мне захотелось обнять Фебу, чтобы умерить ее гнев.
– Священники и адвокаты. Я мало что о них знаю. Однако ваша подруга одета так, что ей было бы не стыдно предстать перед королевой. Надеюсь, она приобрела свои наряды честным путем.
– Абсолютно честным! – горячо заверила я. – Лично меня не особенно интересуют материальные вещи, но Ирен – оперная певица, и ей позволительно иметь дорогостоящие причуды. Тем более что она способна заработать на них, не жертвуя честностью и честью.
– Гм-м! – раздраженно произнесла Феба. По-видимому, ее не убедили мои доводы.
– Я работаю, – вмешалась в разговор Ирен, – сыщицей в агентстве Пинкертона.
Вот тебе и честность! Что за вопиющая ложь?! И это после того, как я ее так пламенно защищала!
– Моя дорогая Дюймовочка, – сказала подруга, и меня резануло упоминание сценического имени хозяйки, – я очень тронута, что ты беспокоишься о моей морали! Но позволь заверить тебя, что в Париже, Лондоне и, возможно, в Нью-Йорке меня знают как немыслимо респектабельную леди. Я сделала почетную карьеру оперной певицы. И каково бы ни было твое мнение насчет того, что я покинула подмостки варьете ради занятий вокалом с маэстро, результаты в высшей степени респектабельны.
– Это правда? – спросила меня карлица. Тон у нее был властным, как у овдовевшей королевы.
– Конечно. Я бы никогда не связалась с demi-mondaine
[56]
.
– Еще одна непонятная профессия, вроде священников и адвокатов?
– Нет, ничего подобного! – в ужасе возразила я. – Это французское слово, означающее женщину, репутация которой скомпрометирована. С Ирен такого не случалось. Я могу в этом поклясться.
– Не так уж много на свете женщин, которые не были бы скомпрометированы.
В комнате воцарилось молчание. За прошедшие годы я побывала вместе с Ирен во многих местах, которые мне не следовало посещать. Но эти меблированные комнаты в Нью-Йорке дались, пожалуй, тяжелее всего. С улицы слабо доносился шум, словно кричали чайки, – а в качалке сидела карлица, требовавшая ответов, как строгий судья.
– Благодарю тебя, Нелл, – сухо вымолвила Ирен, – но я в состоянии сама защитить свою репутацию. Однако меня весьма заинтересовала репутация Мины. Я смутно ее помню. Но ты, Феба, была старше нас, поэтому лучше знаешь, что с ней произошло. Тогда старшие предпочитали скрывать от меня некоторые вещи. Наверное, поэтому я меньше помню о тех днях, нежели о своем раннем детстве.
– Так оно лучше, – пробормотала Феба, ерзая в качалке не как беспокойный ребенок, а как старая женщина, у которой постоянно что-то болит. – Твои первые годы, Рина, напоминали молочные реки с кисельными берегами. Ты была просто прелесть, когда танцевала в клетчатом чепчике в водевиле. Все души в тебе не чаяли. И не спрашивай меня, откуда ты появилась. Просто в один прекрасный день ты оказалась среди нас, вот и все.
