– Тут нет ничего странного. – Силуэт Леди Хрюшки приблизился к нам, а голос стал хриплым. – Ты появилась у нас поздней ночью. Тогда ты была даже младше моей Эдит. И ты была закутана с головы до ног, как будто за тобой гнались шерифы.
– С Запада? Я пришла с Запада?
– Не знаю. Здесь Нью-Джерси, а мир лежит к востоку, за рекой: там Нью-Йорк. – Огромная голова странной формы повернулась ко мне. – Мисс, вы не могли бы пойти с Эдит на лестницу и поиграть во что-нибудь? Дети все слышат…
– Конечно, – ответила я, вовсе не обидевшись, что меня выпроваживают на лестницу (это слишком часто со мной случалось). Эдит – очаровательный ребенок, и мне было приятно подержать ее на коленях. Я так давно не общалась с детьми!
Правда, меня очень интриговала история Леди Хрюшки, но я знала… надеялась, что Ирен позже расскажет мне все до последней детали.
А пока что я принялась играть в ладушки с весьма искусным противником.
Дверь над нами с Эдит внезапно скрипнула, отворившись. Ребенок вскочил с криком «мама!» и ринулся внутрь. Я поднялась гораздо медленнее из-за тяжелых юбок и тугого корсета. Да и лет мне было побольше, чем шустрой малышке.
Теперь силуэт Ирен четко вырисовывался на фоне интерьера, причем источник света находился внутри комнаты.
Я поняла, что зажгли лампу и если я вернусь в комнату, то увижу загадочное лицо Леди Хрюшки. Но также я поняла, что мне этого не хочется.
Спустившись на четыре-пять ступенек, Ирен оказалась рядом со мной.
– Бедная Нелл! Та заждалась?
– Немного.
– Очаровательный ребенок.
– Дети часто бывают такими, пока мир не схватит их за шиворот и не встряхнет. А эта бедная женщина – сколько она может заработать?
– Жалкие гроши. – Ирен отвела взгляд.
– Ты что-нибудь узнала? – спросила я.
– Узнала? Больше, чем мне бы хотелось. – Подруга начала спускаться по лестнице впереди меня, держась за грязную стену рукой без перчатки.
Я старалась не отставать, насколько позволяла неосвещенная лестница.
Мне вспомнился слабый свет в комнате наверху, который, по-видимому, исходил от единственной свечи в доме. Да, придется нам обойтись без света, даже если мы сломаем из-за этого шею.
Погруженная в размышления, я наткнулась на какое-то препятствие на лестнице. Это было что-то большое и мягкое, как мешок с мукой.
Я отодвинулась в сторону и остановилась, выжидая, пока глаза привыкнут к теням, сгустившимся вокруг меня. И тут обнаружилось, что я споткнулась об Ирен! Оказывается, она неожиданно уселась на ступеньку.
Я присела рядом с подругой.
Она плачет? Я не могла пошевелиться и вымолвить ни слова, поскольку никогда не видела ее плачущей. И она, конечно, тоже никогда не видела моих слез, что совсем неплохо для длительных отношений.
Я не знала, как начать разговор, и, что еще хуже, рисковала расплакаться, едва открою рот.
Так мы молча сидели в темноте.
Наконец я вынула чистый носовой платок из кармана юбки и сунула его Ирен. Она оттолкнула платок, как будто мой жест ее оскорбил. Но даже если я неверно истолковала глубину ее отчаяния, несомненно, примадонна была в отчаянии.
– Их положение, – сказала я в конце концов, – совершенно ужасное.
– О, этому можно помочь, – с горечью ответила Ирен. – И я помогу, если они позволят. Но я не могу ничего поделать с воспоминаниями, Нелл… Когда-то я была невинным ребенком. Я думала, что все эти экзотические взрослые вокруг меня – солнце и луна. Что они справедливые, стойкие и бесстрашные. Они даровали мне чувство уверенности и умение выживать, а это величайший дар из всех. А теперь они расплачиваются за это! И все из-за меня.
– Расплачиваются? Каким образом?
– Я попала к ним невесть откуда двадцать восемь лет назад. Они приняли меня безоговорочно и даже отпустили через десять лет с добрыми пожеланиями и без всяких неудобных вопросов. Теперь я вернулась, и все мои вопросы неудобные, а ответы… смертельные.
– Боже мой! Ты в самом деле была настолько важна? Такой маленький ребенок?
Последовала пауза. Ее голос мягко прозвучал в темноте:
– Я не в самом центре этой истории, этой тайны, Нелл, теперь я вижу. Но каким-то образом я – повод. И не могу допустить, чтобы жизнь дорогих мне людей закончилась болью и хаосом.
– Нет, конечно нет, – согласилась я. – А я не могу допустить, чтобы мы еще хоть минуту оставались на этой темной лестнице. Нам и так придется спускаться на ощупь, как слепым. И я содрогаюсь при мысли о том, что может пристать к нашим юбкам.
Я потянула подругу за руку, как непослушного ребенка, и в конце концов она поднялась.
– Дело не только в их печальном положении – тихо сказала Ирен. – Я наконец-то узнала имя женщины, которая приходила навещать нас, детей, в театре и меблированных комнатах. Это преступная мадам Рестелл
[66]
. Меня охватывает страх при мысли, что это может означать.
– Видимо, не такая уж она преступная – ведь я никогда о ней не слышала. Ее фамилия похожа на французскую, – добавила я, презрительно фыркнув. Правда, мое презрение было не совсем искренним. – Это так банально!
Прожив столько времени под Парижем, я опасалась, что моя неприязнь к представителям этой нации, которая так долго враждовала с англичанами, несколько ослабела.
– Вряд ли здесь есть хоть капля банальности, Нелл. – Ирен начала спускаться в темноте, прижимаясь к грязной стене. – Хотя я забыла многое из своего детства, я помню, что мадам Рестелл ненавидели как «самую безнравственную женщину Нью-Йорка».
– Безнравственную! Сейчас даже не услышишь такого слова. Наверное, это ужасная старуха.
– Ее больше нет в живых. Она умерла ужасной смертью за два-три года до того, как я покинула Нью-Йорк ради Старого Света. Погибла от собственной руки.
К этому времени мы добрались до первого этажа. Слабый электрический свет наконец позволил нам увидеть окружающее и друг друга.
– Паутина! – воскликнула я, сбрасывая липкую паучью «эктоплазму», которая пристала к моей шляпе.
Ирен быстро смела с себя нити паутины, орудуя перчатками, как метлой. Однако у нее было при этом застывшее лицо и отрешенный взгляд.
– Но эта безнравственная женщина, которой нет в живых, конечно, не может теперь причинить нам зла, – настаивала я. – Я не боюсь мертвецов.
Подруга холодно улыбнулась:
