Больше Квентин ничего не сказал. Я пристально смотрела ему в лицо. Оно выглядело изумительно – просто потому, что это было его лицо. Но ничего еще не решилось. Все казалось таким зыбким, как никогда прежде в моей жизни.
Я попыталась улыбнуться, но тут со скрипом открылась дверь нашего номера. Я повернулась, внутренне готовясь ко встрече с Ирен и всем своим существом чувствуя Квентина, стоявшего рядом.
– Поздновато, – заметила примадонна с улыбкой доброй гувернантки, которая приветствует своих питомцев, вернувшихся домой. – Я рада, что вам представился шанс ознакомиться с местными достопримечательностями. Нелл, заходи. Ты, должно быть, очень устала.
Квентин вручил Ирен мою сумку и вежливо пожелал нам доброй ночи.
И когда он уже уходил, что-то мягко опустилось мне в руки. Шарф.
Под орлиным взором Ирен я прошла из тускло освещенного холла в наш номер.
Волосы у меня растрепались на ветру, шляпа и зонтик лежали в холщовой сумке, а шарф со слоном обвился вокруг запястья и моего сердца. Теперь, когда на плечах не было пиджака Квентина, я вдруг начала дрожать от ночного холода.
– Дорогая моя! – воскликнула Ирен, рассмотрев меня при свете лампы. – Уже почти час ночи. У тебя был долгий день. Развлечения в больших дозах могут так же утомить, как их полное отсутствие.
Я не могла вымолвить ни слова.
Подруга втянула меня в комнату и подхватила тяжелую сумку, чтобы отнести ко мне в спальню. Затем она принялась изучать меня.
– У тебя лицо такое… розовое, – наконец заявила она.
Я проигнорировала ненавистное слово, неразрывно связанное с Пинк, и вяло попыталась оправдаться:
– Солнце очень ярко светило.
– У тебя же была шляпа.
– Ветер с моря дует слишком сильно.
– У тебя весьма усталый вид.
– Я и правда устала. Хотя на Кони-Айленде особенно нечего делать – только прогуливаться, обедать и глазеть на фейерверки.
– Но было весело?
– Это не совсем то слово, которое я бы употребила.
– Ну и?..
Я вспомнила слова Квентина о том, что мне не следует быть тенью подруги. И хотя Ирен была не из тех, кто склонен давить, она заслуживала честного ответа.
– Было многолюдно, шумно и ужасно весело! – призналась я.
– Правда?
– Правда-правда. А теперь мне лучше отправиться в постель, иначе я засну стоя, как лошадь.
– Или как слон, – весело добавила Ирен.
– Слон?
– Ну тот, на шарфе, который ты сжимаешь в руках. Приятно, что у тебя останется что-то на память о вашей экскурсии.
– Несомненно, – ответила я, отбирая у Ирен свою сумку. – Доброй ночи. Ох, боже мой, Ирен! – Я повернулась к ней, сильно расстроенная.
Подруга тревожно уставилась на меня:
– Что такое, Нелл? Что случилось?
– Ох, какая жалость! Мы купили тебе в подарок сигару, но, боюсь, она осталась в кармане Квентина!
На лице примадонны, обычно непроницаемом, выразилось облегчение.
– В таком случае нам просто придется снова с ним увидеться и забрать мой подарок, – произнесла она с нежностью.
Я улыбнулась ей так же нежно и, зайдя в свою комнату, закрыла дверь.
Глава тридцать восьмая
Заблудшие
Известно лишь несколько обрывочных фактов о происхождении Энн Ломан, поскольку в поздние годы она не стремилась обнародовать сведения о своих корнях. Однако ее известность способствовала возникновению легенд, сомнительных и противоречивых.
Клиффорд Браудер. Самая безнравственная женщина Нью-Йорка
Мы провели утро в городской библиотеке, листая пожелтевшие страницы в поисках сведений о мадам Рестелл. Ее всегда изображали преступницей – исключением были только ее собственные письма.
И надо же было ей, урожденной Энн Трау, появиться на свет в Пейнсвике, в Англии!
Если судить по описаниям, она выглядела солидной матроной – ничего похожего на femme fatale в том смысле, который вкладывают в это понятие французы. Но, судя по всему, ее действительно можно назвать роковой – правда, не для разбитых мужских сердец, а для уничтоженных ею младенцев.
– Никогда прежде не слышала слово «аборт», – призналась я Ирен.
– Разве ни одна женщина в приходе твоего отца в Шропшире не теряла будущее дитя преждевременно?
– Да, роды – опасная вещь. Могут погибнуть и младенцы, и матери – как умерла моя. В Шропшире такое случалось, а иногда дети умирали, прожив три-четыре года.
– Ты описываешь естественные явления. Однако мадам Рестелл владела искусственными средствами, которые приводили к тем же результатам. Она прерывала беременность с помощью определенных трав, лекарств или даже болезненных операций.
– Почему так происходит, Ирен, что каждый раз, когда я помогаю тебе раскрыть какое-то преступление, мне приходится узнавать такие вещи, к которым я не готова?
– Потому что в реальном мире не так уж много вещей, к которым можно быть готовым, – ответила она, нахмурившись. – Судя по статьям в этих газетах, закон редко вмешивался в вопросы деторождения, если не наступил определенный момент: когда женщина начинает чувствовать движение плода. Считается, что с этой минуты неродившийся ребенок способен жить и уже может называться человеком.
– Но ведь он становится человеком, только когда его производят на свет и он начинает дышать, – возразила я.
– Да. А быть может, и нет. Никто не знает, как именно Господь решает подобные вещи. Правда, многие считают, что могут указать точное время. А затем в дело вступают закон и самоуверенные «крестоносцы» вроде Энтони Комстока. Они уверены, что знают лучше всех, что и когда решает Бог. Из этих статей ясно, что Комсток втравил мадам Рестелл еще в один процесс, который грозил ей тюремным заключением. Она была преклонного возраста и, наверное, устала от борьбы. И в итоге решила срежиссировать свой уход со сцены: перерезала себе горло в ванне кухонным ножом, только бы снова не попасть в тюрьму.
– Как ужасно! Кухонный нож! Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь совершил самоубийство таким варварским способом, особенно женщина.
– Как писали газеты, которые мне попадались в то время (возможно, я неточно помню детали), она внезапно поняла, что ее скорее всего осудят. Ей было тогда шестьдесят семь лет, и она просто не могла снова отправиться в тюрьму. Мадам Рестелл показала в суде под присягой, что уже двенадцать лет не занимается абортами, но это ничего не дало. Ей мало кто поверил. Я согласна с тобой, Нелл, что способ, которым совершено самоубийство, ужасен. Некоторые даже считали, будто в ванне было обнаружено тело пациентки, а мадам Рестелл сбежала в Канаду или Европу. Говорили также, что ее убили богатые клиенты, боясь, что их имя скомпрометируют в суде. Некоторые газеты даже поместили некрологи, в которых нашлись добрые слова в адрес мадам Рестелл, но большинство радовалось ее смерти.
