– Мы не арикара.
– В темноте издалека не разглядеть.
В отличие от форта Бразо здешний форт напоминал осажденную крепость. Бревенчатая стена высотой в полтора человеческих роста окружала форт четырехугольником – длинные стороны футов по сто, короткие около семидесяти. На противоположных углах, по диагонали друг от друга, высились две наружные башни, из которых был виден весь форт. Башня, под которой стояли прибывшие, имела грубую крышу – более позднюю, чем сама башня, сооруженную над крупнокалиберным орудием; на второй башне крыша осталась недостроенной. С задней стороны к форту примыкал пустой загон для скота.
Обладатель сердитого голоса все еще разглядывал Гласса через окошко, тот терпеливо ждал.
– А к нам зачем занесло? – спросил наконец сердитый.
– По пути в форт Юнион. Мне нужно кое-что в дорогу.
– Нам нечем делиться.
– Мне не нужно ни еды, ни пороха. Только одеяло и рукавицы, и я пойду дальше.
– А что за них дашь? При тебе ничего нет.
– Я дам расписку на хорошую сумму под поручительство Уильяма Эшли. Весной пушная компания Скалистых гор вышлет еще партию трапперов вниз по реке, они заплатят и не поскупятся. – Повисла долгая пауза, и Гласс добавил: – Компания умеет благодарить тех, кто не бросает ее людей в нужде.
Воцарилась очередная пауза, и окно наконец закрылось, вскоре заскрипели на петлях тяжелые деревянные ворота. Сердитый голос, как выяснилось, принадлежал коротышке начальственного вида – он стоял у ворот с винтовкой в руках и с двумя пистолетами за поясом.
– Заходи один. Краснорожих мне в форте не надо.
Гласс не знал, насколько Манде-Пачу понял оскорбительные слова, и раскрыл было рот что-то сказать, но махнул рукой и шагнул внутрь. Ворота с лязгом закрылись.
Внутри форта высились две обветшалые постройки. Из одной просачивался свет сквозь прожиренные кожи, заменявшие стекла в окнах, вторую ничто не освещало – Гласс заключил, что там устроен склад. Задняя стена обоих зданий служила одновременно и задней стеной форта, фасады выходили в небольшой двор, провонявший навозом от двух убогих мулов, привязанных к столбу, – единственных животных, уцелевших после набега арикара. Здесь же стояли внушительных размеров пресс для шкур и наковальня на тополевом пне, поодаль лежала мелкая кучка дров. Перед воротами застыли пятеро мужчин, к ним присоединился коротышка с сердитым голосом. Тусклый свет высветил шрамы Гласса, он почувствовал на себе любопытные взгляды.
– Заходи, раз пришел.
Гласса провели в тесную комнату для ночлега. Грубый кирпичный камин в дальней стене нещадно дымил, воняло кислятиной, зато было тепло – то ли от огня, то ли от скученных тел.
Коротышка, собравшись что-то сказать, вдруг закашлялся, тело скрючилось от усилия, такой же влажный раздирающий кашель послышался со всех сторон – Глассу, заподозрившему причину, стало неуютно.
Откашлявшись, коротышка напомнил:
– Лишней еды у нас нет.
– Сказано тебе – я не за едой. Назови цену за одеяло и рукавицы – и разойдемся. И нож тоже посчитай. – Гласс указал на нож для снятия шкур, лежащий на углу стола.
Коротышка надулся, как от обиды.
– Мы скаредничать непривычны, мистер. Да только арикара нас тут почитай что в осаде держат. Весь скот увели. На той неделе пятеро подъезжают к воротам – мол, с товаром. Мы открываем, а они давай палить. Напарника моего убили, не поморщились.
Гласс молчал, и коротышка продолжил:
– Сидим тут – ни на охоту не выйти, ни за дровами. Так что не обессудь, делиться нам нечем.
Он вновь глянул на собеседника, ожидая сочувствия, однако Гласс по-прежнему бесстрастно молчал. Повисла пауза.
– Стрелять в белого и мандана – против арикара не поможет, – сказал наконец Гласс.
Стрелок – грязный, без передних зубов – поспешил встрять.
– А что я, разбираться должен? Ночь, шастает индеец вокруг форта – откуда мне знать, что вас двое?
– Научись сначала видеть цель, а потом стрелять.
– Не учи моих людей стрелять, мистер, – вмешался коротышка. – По мне что арикара, что манданы – одна шайка. Да и живут теперь вместе, грабят да воруют. Лучше уж не того застрелить, чем не тому довериться.
Коротышка заводился на глазах, слова лились, как вода сквозь проседающую на глазах запруду.
– Я этот форт строил собственными руками, я! – Он ткнул себя в грудь костлявым пальцем. – И у меня позволение на торговлю от самого губернатора Миссури! Нас отсюда не выжить, пристрелим всякого краснорожего, кто сунется! Перебьем по одному, если надо!
– А торговать с кем будешь? – спросил Гласс.
– Да уж разберемся без тебя! Форт – стратегическая точка: скоро нагрянет армия и наведет порядок. Сам говоришь – трапперы придут на реку!
* * *
Гласс ступил за ворота, в темной ночи за спиной лязгнул засов. Он длинно выдохнул, в морозном воздухе повисло облачко пара и тут же рассеялось от легкого ветра. У реки маячил в седле Манде-Пачу – при звуке закрываемых ворот он тронул коня и подъехал ближе.
Гласс, вытащив новый нож, прорезал дырку в одеяле и просунул в нее голову, получился плащ. Засунув руки в пушистые рукавицы, он глянул на мандана, не зная, что сказать. Чужих ошибок не искупишь, не застревать же по пути на каждом шагу… Своих дел у него не меньше, да и время не ждет.
Хью вложил новый нож в руки мандану и просто сказал:
– Спасибо.
Манде-Пачу взглянул на нож, затем на Гласса, пытаясь в ночной тьме поймать его взгляд. Гласс, повернувшись прочь, зашагал вверх по Миссури.
Глава 19
3 декабря 1823 года
Джон Фицджеральд шагал к тому месту, где предстояло нести караул, – чуть ниже форта Юнион. Хряк исправно стоял там на часах, с каждым выдохом распространяя вокруг себя облака пара, медленно тающие в морозном воздухе.
– Моя очередь, – заявил Фицджеральд почти весело.
– Чего такой радостный? Полюбил вдруг стоять в карауле? – буркнул Хряк и побрел к лагерю, предвкушая целых четыре часа сна перед завтраком.
Фицджеральд закинул в рот изрядный кусок табаку – крепкий аромат дразнил нёбо, успокаивал взбудораженные нервы, и Джон дал себе время насладиться вкусом. Выплюнув наконец табак, он вздохнул полной грудью. Ночной воздух пощипывал легкие, но сейчас Джону холод не мешал: холод – желанный спутник безоблачного неба, а Фицджеральду именно это и нужно. Луна, выросшая до трех четвертей, заливала ярким светом реку и обещала помочь в задуманном.
Выждав полчаса после начала стражи, Фицджеральд осторожно подошел к ивам, где раньше успел спрятать припасенное: мешок бобровых шкур на продажу, двадцать фунтов вяленого мяса, три рога пороха, сотню свинцовых пуль, котелок, два шерстяных одеяла и, разумеется, кентуккскую винтовку. Перетащив добро к воде, он пошел за лодкой.
