– Ой! Ой! – вскрикнул Сергей и схватился за глаз.
– Что случилось? – недоумевали друзья.
– Больно!!!
Сергей ощутил резкую боль в глазу, затем – жжение.
– Дай посмотрю, что там… – предложил один из друзей и отстранил руку жениха от глаза.
– Господи! Смотрите! Глаз вздулся и заплывает! Этого только не хватало! – сокрушались друзья.
Сергей чувствовал, что глаз буквально наливается отёчностью.
– Что же делать? Как я предстану перед невестой, тётушкой, дядюшкой и гостями?!
– Ну, что поделать! – Сказал один из гусаров. – Се ля ви! Значит, пойдёшь под венец с одним глазом! Не отменять же свадьбу?!
Он снял с шеи тёмно-бежевый платок, сложил его в несколько раз и протянул жениху.
– Вот завяжи глаз. Ничего, не расстраивайся, в первой брачной ночи – глаз не главное!
Гусары дружно засмеялись.
* * *
И вот все собрались в церкви Святого Павла, что на Воздвиженки. Невесты и женихи стояли перед алтарём, гости же – поодаль, как и положено.
Вышел священник, он окинул гостей придирчивым взглядом, затем – две пары, которые ему предстояло обвенчать.
Да, многое видел священник за свою долгую жизнь, но такое – впервые. Перед ним стояли две очаровательные молоденькие невесты, рядом с ними – солидные женихи, причём на лице каждого из них – повязка, скрывающая правый глаз.
Священник перекрестился и пробормотал:
– Чудны дела твои, Господи…
И начал обряд венчания.
Соня же пребывала в эйфории – гадание сбылось…
Фамильный крест
Глава 1
Новый 1850 год семья Еленских встретила весьма скромно, даже в понимании такого небольшого городка, как Жиздра. Жалованья Иннокентия Петровича, преподавателя словесности в местной мужской гимназии, хватало лишь на то, чтобы оплатить казенную квартиру, купить дров для печки и скромно питаться.
Женился он сравнительно поздно, почти в тридцать пять лет, до этого слыл в гимназических кругах филоматом
[9]
и закоренелым холостяком. Этих двадцати рублей хватало на скромную жизнь, а более Иннокентию и не требовалось. Он с увлечением много лет подряд писал труд о легендарном вожде гуннов, Атилле, мечтая, что когда-нибудь его издадут. Но годы шли «Атилла» распухал от новых глав и замечаний, но был далек еще от того момента, когда рукопись можно отправить посылкой в «Московский альманах».
Хозяйством Иннокентий Петрович в то время не занимался: то лекции в гимназии, то написание рукописи, и поэтому жилище его приобрело запущенный вид. Постоянное питание в ближайшем трактире, было накладно, и, скажем, весьма сомнительного качества. В последнее время у Еленского начала пошаливать печень, а посему, он нанял прислугу, молодую девицу Наталью, абсолютную сироту, из жиздренских мещан.
Жалованье Еленский положил Наталье небольшое, пять рублей в месяц, с условием, что она может питаться вместе с ним. Вскоре закоренелый холостяк привык к обществу молодой прислуги, что и говорить, она была чистоплотна и готовила отменно, – не чета, дешевому трактиру, да и долгими зимними вечерами было с кем переброситься словцом. Наталья не могла оплачивать свое убогое жилище из расчета столь скромного заработка, как пять рублей в месяц. И с позволения Еленского перебралась к нему на квартиру, поселившись в маленькой комнатке подле кухни, по всей видимости, некогда предназначенной для кладовки или другого хозяйственного помещения.
Наталья вела себя сдержанно, перенеся свой незатейливый скарб, поместившийся в одном узле, завязанным большим клетчатым платком, устроилась в «кладовке» и ничем не выказывала своего интереса к хозяину. Хотя ее начали посещать мысли, весьма опасные для девушки ее возраста, недавно ей исполнилось двадцать, а женихом она так и не обзавелась – бесприданница не нужна никому, даже простому мещанину. Воображение Натальи рисовало, как она и Иннокентий Петрович сидят за столом, накрытым белой накрахмаленной скатертью «ришелье», и пьют чай из больших цветных чашек. Иннокентий Петрович довольно поглядывает на нее, на столе стоит новый медный самовар, а она, одетая по последней мещанской моде, в бежевое сатиновое платье с кружевной отделкой и в такого же цвета чепец, ухаживает за хозяином, как за мужем.
Однажды по весне, когда все живое на земле жаждет любви и распускает листву, молодая, кровь с молоком девица, расплела косу, надела самую лучшую ситцевую ночную сорочку, и решительно направилась в комнату хозяина.
Когда она отворила дверь, Иннокентий Петрович уже лежал в кровати и читал книгу при свете свечи.
– Наташа, что случилось? – удивился он.
– Ничего… – растерялась девица, ее решительность мгновенно улетучилась, а щеки залил густой румянец.
– Голубушка, но как же ничего! Ведь вы пришли ко мне в столь поздний час, значит, на то была причина?! – не унимался Еленский. – Говорите, не стесняйтесь, вон вы уже и покраснели – и напрасно: разве я обижал вас?
– Нет, что вы, Иннокентий Петрович, вы так добры ко мне… – пролепетала девушка. – Просто я… Я подумала, что вам одиноко также, как и мне… И вот я решилась…Простите меня!
Наталья разрыдалась и убежала в свои скромные апартаменты.
– Боже! – догадка осенила Иннокентия.
Он вскочил, накинул на плечи видавший виды халат, и босиком направился к Наталье. Она же лежала, уткнувшись в подушку, на кровати, и плакала навзрыд.
– Голубушка, ну что вы право?! – Иннокентий присел рядом с девушкой и, поглаживая ее по спине, попытался успокоить.
Наталья заголосила еще сильнее:
– Простите меня, дуру! Вы такой образованный, в гимназии учите… А я, едва писать умею… Конечно, зачем я вам, да еще бесприданница?
– Ну, причем, здесь это… Деньги для меня не значат ровным счетом ничего! Хотя без них не прожить… – вздохнул Иннокентий. – Вы, мне очень симпатичны, но просто молоды и я не решался…
Наталья подняла с подушки зареванное лицо:
– Так вы не брезгуете, мной, сиротой? – удивилась она.
– Упаси Боже, Наталья, ну, что вы говорите! Вы – милая, хозяйственная девушка. Да я, честно говоря, привык к вам.
– То-то и оно, хозяин… – зарыдала опять девушка. – И я к вам привыкла…
Иннокентий обнял ее, так они просидели довольно долго. Наталья обильно орошала халат хозяина слезами, тот же, в свою очередь, боролся с естеством, пребывавшим в полном смятении от чувственных излияний прислуги. Наконец, мужское начало взяло верх над филоматом, и он стал осыпать заплаканное лицо девушки страстными поцелуями. Она тут же прильнула к нему, ничуть не смущаясь, своего полного отсутствии опыта. Упругая грудь Натальи вздымалась от волнения и возбуждения, Иннокентий же окончательно распалился: целовал ее в губы, шею, а затем в грудь. Наконец, он завалил девушку на кровать, его руки скользнули под ее ночную сорочку…
