После заката Одиссей вернулся к лагерю и попросил часового вызвать к нему комиссара. Вдвоём они укрылись от посторонних глаз в овраге.
– Что, не решился пустить пулю в лоб? – с ухмылочкой поинтересовался комиссар.
– Вы прекрасно знаете, что я не передавал карту британцу – укоризненно ответил Одиссей.
– Это ещё почему я должен это знать? – нахально подбоченился Лаптев.
– Да потому что вы сами выкрали её из моей полевой сумки и продали британцу.
– Но, но, потише, господин сказочник! Замарался сам и меня запачкать хочешь, гнида очкастая?
– У меня есть доказательства.
– Какие ещё доказательства?!
– Вы же сами признались, что рылись в моей сумке, значит, теоретически могли взять и карту.
– Вот именно, что «теоретически». Настоящих доказательств против меня у тебя нет, а это всё пустой трёп! Зато я тебя могу гвоздить стальными уликами:
Комиссар даже стал загибать пальцы.
– Во-первых, англичанин сам на тебя указал. Археолог его прямо спросил: откуда у него карта? И Ягдхазбенд ответил, что это подарок от вас.
Во-вторых, шпионская шифровочка с тайными знаками у тебя в сумке лежала, а не у меня.
– Я перехватил её случайно.
– Это ты в трибунале расскажешь, там ребята привыкли к подобным сказкам.
Одиссей почувствовал, что пора раскрывать карты и сообщил:
– Я видел вас прошлой ночью.
– Где? – небрежно поинтересовался комиссар, но по тому, как забегали его глаза, Одиссей понял, что Лаптев занервничал.
– Я видел вас вместе с Ягдхазбендом. И вы договаривались с ним о покупке карты.
Комиссар стушевался. Ему понадобилось время, чтобы справиться с растерянностью.
– Ладно… Считай, что поймал меня, профессор… Признаться не ожидал от тебя… – уважительно выпятил пухлые губы и усмехнулся Гранит. – Только я ведь тоже не продавал карту этому бритту. Я предложил ему очень ценную книгу, а взамен попросил лошадь и пропуск через Индийско-афганскую границу.
Одиссей не слишком поверил ему, однако осведомился:
– Зачем вам пропуск?
– А уж это тебя не касается, – беззлобно огрызнулся комиссар. – Лучше поговори со своим англичанином, пусть он даст мне лошадь и пропуск через границу. Я же тогда по возвращению в Москву похлопочу, чтобы тебе заменили расстрел тюрьмой и чтобы твоего престарелого папашу и двоюродных сестёр не трогали.
Одиссей почувствовал, как у него всё закипает внутри от ярости на этого ловкача, который провернул ловкую провокацию и подталкивал его к самоубийству.
– Я вам не верю, Гранит! Вы плут! Вы долго водили за нос генерала, и в итоге это кончилось для него смертью. Теперь вы рассчитываете избавиться от меня, чтоб стать во главе экспедиции. Не знаю, кто вы на самом деле, но то что вы человек бессовестный и беспринципный, насквозь лживый я уже понял.
– Зря не веришь, начальник. Про пропуск это правда.
– Хорошо, тогда мы немедленно пойдём к Ягдхазбенду, и пусть он подтвердит ваши слова, иначе я прикажу вас арестовать за продажу секретной карты. А так как до Ташкента далеко я сам буду судить вас. И не рассчитывайте на моё интеллигентское снисхождение! Вы переполнили чашу моего терпения!
Вдвоём они подошли к входу в палатку англичанина. Навстречу им, жалобно поскуливая, выполз пёс. За ним тянулись кишки из рассеченного брюха.
– Чёрт побери, что здесь происходит! – оторопело проговорил комиссар, посторонившись, чтобы пропустить собаку и провожая её ошеломлённым взглядом.
Лаптев принадлежал к тем людям, которых не напугаешь видом смерти, но даже он остолбенел, когда им открылась картина страшного убийства. Вся палатка была забрызгана кровью. Поперёк входа лежало тело сержанта-гуркха. Он лежал на животе со свёрнутой на бок шеей. На спине у него зияла глубокая рана, словно у него выгрызли изрядный кусок плоти до самого позвоночника. Скорей всего смерть сержанта была мгновенной, и он даже не понял, что произошло. Его командиру досталось куда больше. Он был буквально растерзан. Всё тело британского офицера было исполосовано ужасными глубокими ранами, очень похожими на следы тигриных когтей. Разорванные мышцы и сосуды, раздробленные кости, превращённая в тряпьё одежда – вид несчастного был ужасен. Ягдхазбенд буквально плавал в собственной крови. И всё же он всё ещё был жив, хотя и едва дышал! Он смотрел на русских выпученными глазами и пытался что-то сказать, но из его груди вырывался только слабый хрип. Одиссею и Лаптеву пришлось присутствовать при агонии англичанина. Вскоре из груди Ягдхазбенда вырвался последний глухой хрип, тело его сотрясла ужасная судорога, и он затих.
Сомнения в том, кто это сделал, не было. На залитом кровью земляном полу чётко отпечатались следы тигриных лап. На пологе палатке Одиссей заметил клок рыжей шерсти.
Комиссар поднял глаза на потрясённого начальника, спросил:
– Что будем делать?
Одиссей ошалело молчал. Тогда комиссар протянул ему флягу.
– Это виски. У англичанина был очень хороший виски. Выпей за помин его души!
Одиссей взял флягу и сделал несколько глотков, однако из-за сильного волнения не почувствовал ничего, словно во фляге плескалась обыкновенная вода.
Задняя часть палатки была разрезана словно бритвой сразу в нескольких местах. Одиссей заворожено всматривался в огромную дыру, пытаясь различить в темноте зловещий силуэт огромной кошки.
– Но почему он оставил тела, а не утащил добычу с собой, как в прошлый раз? – наконец, задался вопросом Одиссей.
Комиссар пожал плечами.
– Зря пытаешься его понять, он же не обыкновенный зверь, а дьявольское создание.
– Вы понимаете, Гранит, что нашим соратникам по экспедиции лучше этого не видеть?
– М-да, человек в роли дичи, – зрелище не для слабонервных – согласился Лаптев. – Боюсь, если ребята узнают, что оборотень всё это время продолжал идти за нами, нам придётся продолжать путь в лучшем случае вшестером без конвоя и носильщиков.
Комиссар предложил план:
– Ты пойди, займи разговором часового, а я пока оттащу первый труп в овраг и сразу вернусь за вторым. Там мы их зароем. А через пару часов ты поднимешь отряд, и мы покинем лагерь. Лошади и яки британца нам будут весьма кстати…
* * *
Как Одиссей с Гранитом и условились, пока один отвлекал часового разговором, второй оттаскивал трупы в овраг. Красноармеец, которому было скучно в одиночестве на посту, был рад поговорить, и Луков без труда оттягивал его внимание на себя, а сам нет-нет да бросал напряжённый взгляд через плечо собеседника на палатку. Пошла тридцатая минута пустой болтовни с часовым и Одиссей решил, что этого времени сообщнику должно было хватить.
