Генералу пришлось смириться с суровой реальность: нельзя требовать от дошедших до крайности подчинённых большего, чем они могли. Впрочем, сам начальник экспедиции продолжал делать всё, что было в его силах для спасения каждого выбившегося из сил и отставшего. Большинство из них были новобранцами. Гораздо более стойкими оказались суровые ветераны-фронтовики, среди которых оказалось несколько идейных большевиков. Их вера не позволяла раскисать. К этим «особо сознательным», как ни странно принадлежал и комиссар, который даже в этот критический момент находил силы агитировать за мировую революцию. Впервые Луков испытывал к этому парню уважение.
Глава 36
– Именем революции вы приговариваетесь к смерти! – жёстко отчеканил кавалеристский командир с усталым худым лицом.
– Хорошо, если вы не верите моему мандату, я согласен, чтобы расстреляли меня одного, – после короткого молчания произнёс генерал. Голос Вильмонта немного дрожал, но старый вояка сохранял контроль над собой. – Я один отвечаю за своих людей.
– Брось дурака валять! – толкнув старика плечом, вполголоса сказал ему комиссар. – А то нас и в самом деле укокошат за такие благородные офицерские повадки.
Не только комиссар Лаптев не мог поверить, что их убьют свои же. Стоящий тут же перед изготовившимся дать залп расстрельным взводом вместе с другими уцелевшими членами экспедиции Одиссей, всё ещё с надеждой взглянул на генерала. Он уже привык думать, что командиру сопутствует удача. Однако даже такой человек кажется был бессилен отменить нелепый приговор.
.А ведь всего час назад Одиссею казалось, что само Проведение снова позаботилось о гибнущих экспедиционерах, сделав для них почти невозможное – в безлюдных песках они повстречали своих. Двенадцать полумёртвых от изнеможения счастливцев, совершивших казалось невозможное, были готовы расцеловать своих спасителей, но оказалось, что они рано обрадовались…
Это был специальный кавалерийский отряд, с боями идущий от самого Ташкента. Сформирован он был из сотрудников ТурчкЧКа для действий в глубоком тылу врага, – за спиной наступающих на столицу Советской Туркестанской республики войск белоказачьего атамана Дутова. Перед отрядом была поставлена предельно простая задача – уничтожать всё на своём пути, а если и брать в плен тех, кто носит погоны, то лишь для короткого допроса. После чего «языков» полагалось «пускать в расход».
Таким образом захваченные в белогвардейской форме путешественники оказалось в положении, хуже некуда. Уставшие от жары, миллионов мух и вездесущего песка чекисты просто не хотели их слушать. На свою беду кто-то из числа сопровождающих экспедицию солдат при встрече с ташкентцами тяжело ранил венгра, направленного в диверсионный отряд Коммунистической партией иностранных рабочих Туркестана.
Произошло это случайно. Передовые дозорные чекистского отряда, и среди них злополучный мадьяр, внезапно появились на вершине высокого бархана, а в это время измученные, страдающие обезвоживанием члены экспедиционной группы как раз подходили к подножию этого песчаного холма. Когда генерал и его люди внезапно увидели над собой всадников, тем в спину ярко светило солнце, ослепляя экспедиционеров. «Басмачи!» – заорал комиссар. И с той и с другой стороны грянули выстрелы. В воздухе засвистели пули, одна из которых поразила интернационалиста. Он свалился с коня, обливаясь кровью. Оказалось, этот военнопленный империалистической войны, случайно занесённым так далеко от своей Родины, был очень любим боевыми товарищами за весёлый простодушный нрав и искреннюю веру в то, что русская революция принесёт освобождение беднякам всего мира, – таким, каким был он сам, и все его друзья на Родине. Для ташкентцев это была большая потеря. Их командир даже не взглянул на мандат, который перед ним развернул пожилой «беляк». Командир особого эскадрона легко уверил себя в том, что перед ним подобные ему «засылы», только из вражеского стана.
– Да убери ты свою бумажку! – сердито отпихнул он руку Вильмонта. – Я служил ефрейтором в императорской армии и вашего брата офицера за версту вижу. Так что можешь подтереться своей фальшивкой. Мне же ясно как божий день, что вы отряд белых, пробираетесь в наш тыл, а ведёт вас казахский националист-алашординец.
– Вы можете совершить ошибку. Хотя бы проводите нас к своему командованию, там разберутся – предложил генерал.
– Мой путь сейчас лежит в противоположную сторону – сердито сообщил командир чекистского эскадрона. – Своё командование я увижу в лучшем случае через месяц, а таскать вас с собой не имею ни малейшего желания, да и необходимости такой не вижу. Так что становитесь-ка вон там, и можете молиться, если желаете…
Выстроилась расстрельная команда. Главный чекист в двух предложениях объявил приговор. В заключение своей короткой речь он добавил с нотками сожаления, что вообще-то, когда позволяет время, они офицеров вешают в форме и при погонах, но здесь в пустыне подходящего дерева или фонаря не найти.
После этого отобранные своим командиром для исполнения приговора бойцы кавалерийской сотни вскинули карабины, залязгали затворы. Генерал в последнем порыве отчаяния ещё раз попытался спасти жизнь подчинённым, предлагая расстрелять себя одного. Комиссар видимо совсем спятил, ибо вёл себя так, словно не собирался умирать в ближайшее время. В глубине души Одиссей тоже не мог смириться, что на этот раз всё действительно закончиться. Но так как у него не отобрали очки, он мог видеть ружья, которые были нацелены прямо в них. Это жуткое зрелище окончательно убедило его в неотвратимости мрачного финала. По телу молодого человека пробежала дрожь, и он закрыл глаза. Растягивая слова и, срываясь на крик, чекистский командир начал:
– По-о вра-агам тру-удово-ого наро-ода…!
Но вместо залпа Луков вдруг услышал громкий дерзкий голос Лаптева:
– Кого хотите шлёпнуть, братцы?! У революции мало таких преданных сынов, как юный герой, что стоит сейчас перед вами! Поднимая оружие на меня, вы поднимаете его на революцию! Вы совершаете величайшую ошибку, братья солдаты! И очень скоро горько пожалеете о ней, только будет поздно. Если у вас не осталось и грамма вашей революционной совести, то давайте – будьте моими палачами.
Рубленный стиль революционного красноречия прирождённого оратора ошеломлённых солдат. Ровная шеренга из десяти расстрельщиков сломала строй, заколебалась. Красноармейцы не решались нажать на спусковые крючки. Правда и опустить винтовки они тоже не смели. Это было сродни гипнозу, внезапному погружению в транс. Первым очнулся от странного наваждения командир кавалеристов.
– Да что вы слушаете эту контру! Кончайте их! Пли!
– Ах, контру! – заорал «психическим» голосом Лаптев и рванул на груди гимнастёрку. Взглядам изумлённых чекистов открылась великолепная татуировка, изображающая Стеньку Разина в знаменитый исторический момент с подписью «За революцию пожертвую самым дорогим!».
Оказалось, что лучшего мандата и придумать было нельзя. Часть чоновцев до прикомандирования к летучему отряду служила в кавалерийском полку имени «Беззаветного борца за счастье трудового народа товарища Степана Разина». Теперь уже солдаты сами опустили винтовки. А их командир переменившимся голосом, в котором слышались нотки сомнения, попросил Вильмонта ещё раз показать ему мандат за подписью самого Дзержинского…
