Конечно, Адольф Карлович не имел той подготовки, того образования, чтобы называться профессиональным археологом. Долгие годы занятий археологией он совмещал со службой по земельному ведомству. Однако его знание истории Туркестана, его исторических памятников, и от природы данное чутьё на интересные находки, и умение разбираться в археологическом материале, со временем сделали его значительно большей величиной, чем просто «рядовым собирателем фактов». В частности большой резонанс в Российской и зарубежной научной прессе произвела статья скромного туркестанского любителя под заголовком: «Древности на среднем и нижнем течении реки Сырдарьи». Статья появилась вскоре после того, как Кенингсон сделал на собрании своего кружка сообщение об обнаруженных им следах городища Канка…
Группа энтузиастов во главе со своим неугомонным предводителем очень быстро добилась таких впечатляющих успехов, что крупнейшие востоковеды России и Запада стали называть их самодеятельное объединение не иначе, как «феноменом, открывшим «золотой век русской ориенталистики в Туркестане».
Правда вскоре после японской войны в 1906 году имя руководителя кружка оказалось в центре крайне неприятного разбирательства. Недоброжелатели обвинили известного на весь город энтузиаста в том, что он якобы замешан в исчезновении уникальной мозаичной надписи, украшавшей один из входов в мавзолей Гур-Эмир, где покоится тело султана Тимура. Белые буквы надписи, украшавшей один из порталов Гур-Эмира, размещенные на фоне растительного узора, гласили: «Это – могила султана мира, эмира Тимура…». Вскоре выяснилось, что посредниками в сделке выступали турецкие купцы, которые с немалой прибылью для себя перепродали древнюю реликвию Берлинскому Императорскому музею. Журналисты быстро подсчитали, что анонимный продавец уникальной исторической мозаики должен был получить от немцев не меньше 5000 марок золотом. Огромная сумма! В результате разразившегося дипломатического скандала и многолетней переписки, немцы согласились вернуть надпись из Гур-Эмира за 6000 марок обратно, и незадолго до Первой мировой войны она была привезена в Петербург. Но организатор кражи так и не был изобличён.
Впрочем, Кенингсона никогда всерьёз не рассматривали в качестве подозреваемого, а появившиеся в его адрес обвинения общественность города сочла грязными нападками завистников.
Революция лишила Кенингсона чиновничьей службы, остатков капитала и надежды на скорую пенсию. Но великие социальные потрясения не разрушила дорогой ему мир. Кружок уцелел, хотя некоторые его члены сгинули в водовороте последовавших трагических событий. Тем не менее, как и в прежние годы каждую неделю проходили собрания, на которые приходили те, кто остался в городе. Как обычно делались научные доклады, приглашались интересные гости. Даже большевики с их маниакальной подозрительностью не пресекли сборища представителей враждебных классов. Вожди созданной советской республики быстро поняли, что им выгоднее с пропагандисткой точки зрения взять местную знаменитость и его кружок под своё покровительство. Кенингсону оставили его большую квартиру в центре города и даже предложили пенсию, от которой, впрочем, Адольф Карлович вежливо отказался, желая оставаться вне политики.
* * *
Раевские буквально заставили Лукова пойти с ними. Одиссей объяснял им, что Кенингсон отказал ему от дома, но они и слышать ничего не хотели. Супруги взяли Лукова с двух сторон под руки и потащили обратно в подъезд.
– Это какое-то недоразумение! Вот увидите, Адольф Карлович милейший человек – верещала Елена Модестовна. Он будет вам рад, когда узнает, какой вы умница и душечка!
И вот Одиссей снова стоит в той же прихожей, чувствуя себя при этом крайне неловко. Тощий камердинер Кенингсона смотрит на Лукова цербером. Но главное, что сам хозяин дома неприятно удивлён его возвращением и только присутствие родни мешает ему наговорить резкостей назойливому наглецу.
Тут Раевские принимаются нахваливать молодого человека. Они представляют Лукова, как потомственного московского интеллигента, умницу, талантливого учёного, и очень порядочного человека, который в отличие от многих других, не запятнал себя связями ни с одной из политических сил (к счастью, Раевские уехали из Москвы намного раньше, чем по городу поползли слухи, что Одиссей связался с чекистами).
После такого представления хозяин дома вроде бы сдаётся, и соглашается допустить новичка на заседание своего клуба. Но при этом ставит условие:
– Вам придётся дать клятву о чистоте ваших намерений и беззаветной преданности чистому делу науки вплоть до самопожертвования.
При этих словах Раевские обмениваются недоумёнными взглядами и с удивлением смотрят на сумасбродного родственника – они явно не давали ему такой клятвы.
Но Луков с готовностью поднимает правую руку, как при принесении судебной присяги и начинает повторять за Кенингсоном слова необычной клятвы. Всё это выглядит довольно забавно и походит на детскую игру в бойскаутов, так что заволновавшиеся было за своего протеже Раевские быстро успокаиваются, и даже сами начинают нашёптывать слова романтической клятвы.
Наконец с присягой покончено, и Кенингсон приглашает Лукова подняться с ним на второй этаж. Здесь, в соседней с кабинетом хозяина просторной зале устроен домашний археологический музей. Посещение «святилища» оказывается тоже является частью обязательного ритуала, который Лукову необходимо пройти, прежде чем ему позволят в качестве наблюдателя посетить заседание элитарного клуба…
Одиссей с большим интересом рассматривал многочисленные артефакты, которыми была полна небольшая комната. Он был приятно удивлён богатству коллекции ташкентского археолога-любителя.
В это время Адольф Карлович увлечённо рассказывал о погребальных традициях народов Туркестана и сопредельных с ним стран.
– Зороастрийцы, которые преклонялись перед огнем, и не хотели осквернять его мертвой плотью, оставляли трупы своих умерших собратьев в каком-либо пустынном месте, к примеру на каменистых склонах, где их пожирали птицы-стервятники и питающиеся падалью звери. Для зороастрийцев было важно, чтобы мертвое тело, оставленное на съедение птицам и зверям, не соприкасалось с землей, водой и благородными растениями. Обглоданные, обветренные, высушенные солнцем кости собирали и хоронили так же, как в обрядах индоарийцев…
У иранцев – последователей маздаистского культа, была практика строительства особых похоронных башен, прозванных «башнями молчания». Снаружи они имели прямую цилиндрическую форму с колодцем посредине. Три концентрических круга углублений внутри башни предназначались для раздельного положения умерших: первый круг углублений – для мужчин, второй – для женщин, последний – для детей. Умерших, раздетых догола, клали в углубления, и спустя некоторое время, когда стервятники делали свое дело, обглоданные ими кости падали на дно колодца. Современные последователи маздаизма – парсы до сих пор хоронят своих умерших в подобных башнях-дакмах. А вот это одна из моих последних находок…
Кенингсон протянул Одиссею керамическую пиалу с отколотым краем, украшенную сложным орнаментом.
