И, кстати – можно быть совершено уверенным, что никакой катастрофы царского поезда 29 октября сего, 1888 года, близ станции Борки не будет. Собственно, её и так могло бы не случиться – слишком уж тонка ткань Истории и слишком сильно она пошла морщинами после наших вмешательств. Но тут – причина куда более очевидная; оказывается, Александр 3-й, прочтя любезно подготовленный для него Корфом доклад, долго кряхтел, качал головой, а потом взял да и распорядился учинить ревизию всего путейского хозяйства: сверху донизу, начиная с царских составов и Николаевского вокзала столицы, заканчивая полустанком близ города Собачинска. Так что, учитывая особое внимание, которое уделяет Каретников августейшему здоровью – царствовать теперь Александру не одно десятилетие. И слава богу – лучшего правителя у России ещё не было.
Судя по рассказам Корфа, в Империи исподволь начинаются процессы, не имеющие, на первый взгляд, отношения к информации из будущего и к подхлёстнутому ею техническому прогрессу. История с предотвращённой катастрофой царского поезда в этом плане весьма показательна: похоже, в верхах – в САМЫХ верхах – задумались: «почему система (и люди в ней) работает именно так, и может ли оно работать иначе? И сколько ещё можно избегать структурных изменений? А они давно назрели – и не парламентская говорильня о «правах и свободах», а глубокая перекройка общества и экономики. И если и дальше благодушествовать, пряча голову в песок, упиваясь триединством «Самодержавия, православия и народности» – то ведь доупиваешься до того, что однажды это систему снесут, вместе со всеми, кто в неё вовлечён. И хочется верить, что те, кому положено решать, не станут ждать прихода спасителей, вроде Столыпина и Зубатова
[106]
, а уже сейчас начнут принимать меры. Между прочим, Серёжа Зубатов, отчисленный четыре года назад из гимназии за связь с нигилистическим кружком, уже пристроен к делу в ведомстве Корфа – вместе с молодым, только пожалованным в камер-юнкеры столоначальником Департамента земледелия и сельской промышленности, Петром Аркадьевичем Столыпиным.
Так вот, о переменах. А так же о людях – и о местах, которые они занимают. Взять хоть историю с царским поездом, который, исходя из формальной логики, должен быть образцово-показушным, тютелька в тютельку, по инструкции. А на деле – оказался составлен с нарушением всех норм! Вопрос: почему? Простейший, он же неправильный ответ: «привычка озираться на руководство, подавление любой разумной инициативы снизу».
Как бы не так: привыкший озираться на руководство, отученный от инициативы служащий предпочтёт увильнуть от ответственности. Простейшим способом: сделает все СТРОГО по бумажке. Написано «чугуний» – грузим чугуний, и плевать, что не взлетит…
А те, кто отвечал за составление царского поезда, инициативу, как раз проявили, да ещё какую! С прямым нарушением всех мыслимых инструкций, прекрасно понимая, чем это грозит. Взяли на себя ответственность за возможную аварию – причём, на всех уровнях, включая сюда и высокое руководство, которому подставляться под возможное ЧП, да ещё с таким поездом и такими пассажирами не резон. Дураку ведь ясно, чем это могло обернуться…
А железнодорожному начальству и исполнителям, выходит, не ясно; правда, они и не дураки. И двигали ими не те соображения, что подсказывает формальная логика. Во главе угла стояла не безопасность поезда, а комфорт августейших пассажиров. Ведь авария – она может произойти, а может и не произойти; раньше-то обходилось, причём не раз!. Зато монарший гнев с оргвыводами случится непременно – если заставить государя скучать и ждать, как простолюдина, или скажем, государыню укачает в дороге…
И так – на всех уровнях государственной машины. Не буду повторять то, что давно сказано Гоголем и Салтыковым-Щедриным – кто только не изощрялся в остроумии на тему русского чиновничества!
Выходит, теперь руки дошли? Что ж, это будет поважнее любых радио – и фотопроектов… если, конечно, не уйдёт водой в песок, как привычная расейская кампанейщина. А какое сопротивление придётся преодолеть новым реформаторам: от кухонного болботания до прямого саботажа; от парламентских – будут и такие! – протестов до того самого, «бессмысленного и беспощадного». И убеждать придётся, и доказывать, и агитировать, и спорить с пеной у рта. И, конечно, стрелять – никуда от этого не деться, по другому подобные дела не решаются. «Ваще» – как сказал бы Ванька.
Одно утешение – делать это придётся не мне. И не подумайте, что я уклоняюсь от ответственности – хотя и это есть, чего скрывать. По моему, лезть с преобразованиями и скороспелыми реформами туда, где сам ты ориентируешься лишь умозрительно – это верх безнравственности. Советы, рекомендации – да; но решать будут те, кто облечён на это исконым правом. Кто на это «миропомазан» – лучше, пожалуй, и не скажешь…
Но – вернёмся к нашим баранам. Как ни удивительно, Корф отнёсся к сообщению о фиаско экспедиции скептически. Да и сам я к тому моменту уже успокоился: жизнь есть жизнь и она, в отличие от иных книжиц, состоит не их одних триумфов. Сделано, что ни говори, немало – и то, что статуя тетрадигитуса оказалась у англичан, ещё не означает, что для нас она потеряна. «Будем посмотреть» как говорит наш дорогой Яша; в конце концов, гордые бритты – нация торгашей, а нам, видит бог, есть чем поторговаться.
«Корец» покинул Брест после недельной стоянки, наполненной празднествами и торжественными приёмами. Грудь Георгия украсила розетка «Почётного легиона»; не обошла сия планида и капитана канонерки и даже – вовсе уж неясно, за что! – автора сих строк. В представлении, подписанном президентом Третьей Республики Карно (технократа и племянника знаменитого физика) значится – «за выдающиеся достижения в исследованиях Центральной Африки». Что ж, как там говоривал Сэмюэль Клеменс? «Мало кому в наши дни удается избежать этой высокой награды»
[107]
.
В разгар торжеств незаметно исчез Курт Вентцель. Он проделал с нами весь путь в Европу – от самой Центральной Станции, через Бому, Санта-Крус-де-Тенерифе, Лиссабон – и только в Бресте избавил нас от своего общества. Немецкий инженер вызывает у меня двойственные чувства: с одной стороны, я не сомневаюсь, что герр Вентцель оказывает услуги кайзеровским секретным службам, а с другой – мы многим обязаны этому человеку. И, если чутьё меня не подводит, это не последняя наша встреча – недаром прежде чем уйти по-английски, не прощаясь, Курт подсунул под дверь моей каюты кремовую картонку со своим берлинским адресом.
* * *
Из письма поручика Садыкова, адресованных его школьному товарищу, мещанину города Кунгура Картольеву Елистрату Бонифатьевичу.
Ну вот, братец Картошкин, я и шлю тебе письмо – первый раз, с того момента, как мы покинули границы цивилизованного мира. Собирался отправить депешу ещё с испанского острова Тенерифе – но рассудил, что «Кореец» прибудет в Европу не позже рейсового пакетбота, и решил отложить послание до европейских портов.
