К чести девицы Шамплотрейн надо признать – эти коллизии никак не поколебали её решимости. Подробно расспросив нас о дальнейших планах, она принялась действовать решительно. Мадемуазель Берта, сообразив, что деться нам некуда, припёрла руководство экспедиции в нашем лице к стенке. Да так ловко, что я стал задумываться о злодейском предложении урядника – «тюкнуть вертихвостку по башке, да и спустить с пирса под сваи, пока не приключилось чего худого».
Разумеется, я шучу; не заподозришь же ты своего друга, в намерениях нанести вред слабой женщине? Так или иначе, ещё до рассвета имущество экспедиции и все её члены оказались на борту яхты Мадемуазель Берта пришла в восторг, услыхав что наш дальнейший путь лежит в Занзибар; её, оказывается, давно привлекают древние христианские святыни Абиссинии. А раз уж по пути туда всё равно придётся пройти Суэцким каналом и миновать Красное Море – так почему бы заодно не оказать услугу русским учёным, попавшим в непростую ситуацию? Матушка мадемуазель Берты (та самая, с которой разводится сейчас папаша-банкир), оказывается, состоит в отдалённом родстве с бельгийской королевской фамилией. Нынешний король-маклер Леопольд Второй приходится нашей очаровательной хозяйке то ли внучатым племянником, то ли троюродным дядей по материнской линии – в общем, «шурином собаки его дворника», как говорят в Первопрестольной. Так или иначе, хозяйка яхты не испытывает особого пиетета к британской короне, полагая англичан слишком бесцеремонными по отношению к её стране – и, в силу этого, весьма довольна возможностью натянуть нос гордым бриттам. Так что «Леопольдина» доставит нас в Занзибар, а далее отправится по своим делам; хотя, судя по расспросам, которыми одолевает нас очаровательная судвладелица, я всё больше проникаюсь уверенностью, что этим наше знакомство не завершится.
Писано 16-го мая, сего, 1887-го года, на борту яхты «Леопольдина» в Красном море».
X
После переводных испытаний кадеты разъехались по домам; это лето, как и следующее, еще числилось домашним, а дальше, до самого выпуска воспитанникам предстоит проводить летние месяцы на отряде судов Морского Училища.
Май прошёл в хлопотах с очередным выпуском «Особых офицерских курсов. Ярко мелькнули на фоне общей рутины поездка в Красное село и встреча с московскими «волчатами». Посетовав, что не выйдет поучаствовать в назначенных на июнь манёврах, Иван с Николкой выговорили у училищного начальства разрешение провести в лагерях остаток мая. А на последние три дня весны, когда Петербург накрыла непривычная для этих краёв удушливая жара, собрались и уехали в Москву.
Первопрестольная встретила новопроизведённых гардемаринов (пришлось надеть мундиры и даже нацепить палаши) купеческим гамом и пёстрой сутолокой площадей и бульваров. Дел было море, а времени – всего ничего; заглянув на Гороховскую, где попечительством императрицы возводилась в память погибших в мартовских боях «волчатах», часовенка, мальчики поехали на Спасоглинищевский переулок.
Николкин дядя уже перевёз всё семейство Овчинниковых в Перловку необычайно рано, а вот постоянные их дачные соседи, Выбеговы, ещё только собирались. Николку с Ваней приняли радушно. Старший сын инженера Выбегова, воспитанник кадетского корпуса, и погиб во время ужасных мартовских событий, командуя отрядом «волчат», и с тех пор – после ужасных весенних событий и гибели Серёжи, мальчики стали в доме почти родными. Ваня давно неровно дышал к племяннице инженера, тринадцатилетней Вареньке Русаковой. Началось это они давно, когда путешественники во времени только-только делали первые шаги, осваиваясь в новом для них мире. Варю и Ивана познакомила их Николкина кузина – девочки учились одной гимназии. С тех пор между Варей и Иваном установилось нечто вроде нежной, осторожной дружбы. Всякий раз, когда гости из будущего оказывались в отлучке, девочка ужасно переживала. Они знала, конечно, с кем свела её судьба, но разлука не становилась короче из-за того, что объект девичьих воздыханий– не обычный московский гимназист, а пришелец из двадцать первого века!
Вот и на этот раз – А Петербург, Морское училище… Ваня с Николкой исчезли из Москвы почти на три целых два месяца! Узнав, что вернулись они лишь на пару дней, Варя даже всплакнула от обиды, особенно, когда выяснилось, что предстоит ещё более долгая разлука. Но уж очень ярким было майское солнышко над Москвой… втроём ребята допоздна гуляли по бульварам, а напоследок зашли в кофейню «Жоржа». Ваня вспомнил ту, самую первую встречу – когда они с отцом во время одного из первых своих визитов в прошлое зашли сюда перекусить, и застали безобразную сцену: латинист женской гимназии по прозвищу «Вика-глист» читал нотацию даме с дочкой за нарушение правил – воспитанницам категорически запрещалось посещать подобные заведения. Закончилась эта сцена скорее забавно – Иван с отцом, прикинувшись гостями из дикой Америки, выставили латиниста в глазах посетителей полнейшим ослом
[39]
. Вот было бы здорово, если бы Вика-глист и сейчас зашёл в кофейню – девочке очень уж хотелось посмотреть, посмеет ли он выговаривать ей в присутствии двух блестящих гардемаринов при палашах и медалях! Но увы, занятия в женской гимназии уже месяц, как закончилась, воспитанницы разъехались по родственникам – так что сезон охоты ревнителей гимназических порядков временно прервался.
Из кофейни Николка поехал на Каланчёвку, на вокзал, и до самого вечера Вареньке и Ивану больше никто не мешал. О чём они говорили – умолчим; назавтра день девочка была необычайно весела, мурлыкала под нос легкомысленные мелодии и одолевала дядю, путейского инженера Выбегова расспросами – не собираются ли его переводить в Петербург?
Но – всё хорошее когда-нибудь да заканчивается; закончился и майский отдых. Воспитанники специальных классов отбыли в Кронштадт, на корабли Учебного отряда – туда же надлежало прибыть временно произведённым гардемаринам Овчинникову и Семёнову. Парадные мундиры и палаши были укупорены в особые «морские сундучки», и новенький, выкрашенный в зеленый с белым колёсный пароходик «Ижора» бодро попыхивал машиной, увозя ребят в новому месту службы.
«Ижора» сильно рыскала на курсе – пароход время от времени бросало из стороны в сторону, и сердце у Ивана замирало. Он не считал себя вовсе уж сухопутным человеком. В конце концов, за спиной три вполне солидных плавания – сначала из Одессы в Триполи, потом по Персидскому заливу, из Басры, вокруг Аравийского полуострова, в Красное море и дальше, Суэцким каналом, в Александрию. И обратно из Египта в ту же Одессу. Тем не менее, судорожные метания «Ижоры тревожили, вынуждая гадать, не произойдёт ли несчастья; случившийся кстати матрос пояснил, что правая и левая машины вследствие ошибки при постройке, случается, работают вразнобой. Но пусть господа гардема́рины не переживают – рулевые приноровились вовремя остановить эти шалости.
Неву прошли; открылась серо-свинцовая даже в летние деньки блёклая гладь Маркизовой лужи. На горизонте проявился византийский купол Кронштадтского собора, буханки фортов и зубчатый контур города. Захотелось есть; мальчики извлекли на свет пятикопеечную булку с варёной колбасой. Иван, поозиравшись для порядка, вытащил китайский термос с чаем. В рюкзаке и сундучках имелось много всякого, не положенного не только гардемаринам Морского Училища, но и вообще кому-либо из обитателей этого века. Ещё больше технических диковин отправилось в Кронштадт накануне, в плотно забитых гвоздями и обтянутых просмолённой парусиной ящиках, под охраной двух неразговорчивых жандармов. Ребята провозились целую ночь, собирая всё, что может понадобиться в «гидрографическом» походе.
