Один из конвоиров протянул Мельчору Куэльо ее «кольт» и пояснил, откуда тот взялся. Куэльо взвесил пистолет в руке, проверил затвор, а затем резко выбросил руку вперед и нацелился пленнице в лоб. Стата заставила себя выдержать его взгляд. Кажется, немая сцена длилась очень долго. В конце концов Куэльо фыркнул, вернул пистолет охраннику и сказал:
– Отдайте его Габриэлю. Может, засунет ей в щель и пальнет пару раз. Он же у нас любит такие приколы, а?
Все присутствующие посмеялись над этой милой мальчишеской шуткой, и после короткого разговора, которого Стата не расслышала, конвоиры подтащили ее к краю причала и столкнули в небольшую стеклопластиковую лодку с увесистым подвесным мотором, затем спрыгнули сами. О мешке никто даже и не вспомнил. Теперь уже не имело значения, что увидит пленница, да и не было рядом никого, кто бы мог ее узнать. Она радовалась возможности дышать и смотреть по сторонам, но в смысле шансов на выживание отсутствие мешка не сулило ничего хорошего. Ее везли прямо в лапы Эль Кочинильо.
Лодка с ревом сорвалась с места и вскоре уже неслась по слегка зыбящимся водам гавани, и при каждом скачке Стата больно ударялась головой о пол. Упершись ногами, она сменила позу и посмотрела за борт. Плайя-Диаманте отдалялся, пока не превратился в белую линию на фоне зеленых гор. Они все дальше забирались в море, и вскоре моторка уже не скользила по зыби, а боролась с настоящими океанскими волнами. Бандиты у руля болтали и покуривали, не обращая на нее никакого внимания. Наконец они вырубили мотор и осторожно подошли к корме огромной белой яхты.
Стата немало времени провела на воде, но такое громадное частное судно видела впервые – это была настоящая глыба из стеклопластика, как минимум сто сорок футов в длину. Поднимаясь по трапу, она прошла мимо юноши в форменных шортах и кителе, драившего палубу. Встретившись с ней глазами, он быстро отвел взгляд.
Стату провели по широкой палубе с навесом, уставленной круглыми столиками и стульями, затем по лестнице вниз и коридору с многочисленными узкими дверями. Потом они забрались в люк, спустились по еще одной лестнице и очутились ниже ватерлинии, в машинном отделении. Там было жарко и душно, слышался шум дизельных двигателей.
Бандиты открыли дверь. Один из типов ухмыльнулся и сорвал со рта пленницы скотч.
– Кричи сколько хочешь, chica. Здесь тебя никто не услышит.
Ущипнув Стату за ягодицу, он втолкнул ее в комнату и закрыл дверь. Раздался щелчок замка.
Похоже, помещение отводилось под кладовую, хотя сейчас пустовало, и стеллажи из стеклопластика сияли чистотой и еле заметно пахли чистящим средством. Под потолком светила единственная лампочка за стальной решеткой. Шевельнулась мысль, что если у человека есть желание кого-нибудь помучить и он может себе это позволить, то яхта в море – прекрасный выбор. Криков никто не услышит, избавиться от тела проще простого. Пытаясь справиться с паникой – чем это еще могло быть, как не пыточной? – она встала на колени, опустила голову на пол и затряслась всем телом. Из карманов выпали блокнот, ручка «Ротринг 600» и крошечный швейцарский нож. Она перевалилась на спину и стала ерзать, пока не нащупала его. Чтобы разрезать коротеньким, но острым лезвием пластиковые стяжки на руках, потребовалась минута. Убрав нож и блокнот обратно в нагрудный карман, Стата сняла с ручки колпачок. Оружие из «Ротринга» так себе, но все же у него был цельный латунный корпус и стальной наконечник. Она села в углу, спрятав руки за спину, и принялась ждать.
Кошмар пустой комнаты, и никаких часов, чтобы отмерять проходящие минуты… время растворилось, и текущий момент, которым нас призывают жить мудрецы, обратился в квинтэссенцию ужаса. Однако, пережив несколько мгновений жуткой безысходности, Стата вызвала в памяти то чувство покоя, что испытала чуть раньше, когда ее везли в багажнике. Она подумала, что представляет собой дисциплинированный разум в дисциплинированном теле, что у нее есть козыри, о которых ее похитители даже и не подозревают, и с этими мыслями стала следить за своим дыханием, как всегда поступала, чтобы снять напряжение во время важных состязаний, а вслед за тем пришел и соревновательный азарт. Хотя Стата не особо стремилась дорасти до олимпийских стандартов, в душе она была чемпионом; ей нравилось побеждать, и ее осенило вдруг, что это ведь тоже состязание, только наградой, вместо медали, – жизнь, и ее сердце исполнилось неистовой радости.
И вдруг в ее памяти вспыхнула необычайно яркая сцена. Ей тогда было лет четырнадцать, они с отцом жили в Беркширах, в коттедже у озера, который сняли на лето. Они только что сплавали до другого берега и вконец выдохлись, но хохотали как заведенные. Стата вот уже несколько лет обходила его на дальних дистанциях, как произошло и на этот раз, и отец жаловался, какой он теперь старичок; ей отчетливо вспомнился миг, когда она стала пристально разглядывать шрамы у него на спине, как будто видела их впервые – бледную отметину над левым бедром и еще одну, похожую на перевернутый вопросительный знак, у правой лопатки. Она спросила, откуда они у него, и он ответил, как обычно, что получил их на войне; травма, мол, от печатной машинки – традиционная шутка; но Стата как раз вошла в возраст, когда у детей просыпается страстный интерес к истине и все прежние увертки взрослых перестают работать. Нет, ну в самом деле?
Он всегда уверял, что служил в ВВС на какой-то штабной должности, однако теперь Стата взялась за него всерьез. Разведка? Может, он был шпионом, выполнял секретные задания и вот тогда-то получил эти шрамы? И после нескольких уклончивых ответов, которые она с негодованием отвергла, отец все-таки выложил свою историю, набросав ее самыми широкими мазками. Ты убивал людей? Да, убивал; он убил мальчишку, который был почти одного возраста с ней. Что ты чувствовал при этом, спросила она, и отец явно боролся с искушением ответить ложью, удобной и легкой, а потом сказал: я чувствовал восторг. В бою есть нечто радостное – отчасти потому, что враг твой уже умер, а ты нет, и отчасти потому, что мы свирепые существа, мы люди. Тогда она не знала ни про побег из деревни, ни про ангельские голоса.
А если б узнала, изменилось бы что-то в ее жизни? Сейчас-то было уже неважно, но ей вспомнилось, о чем они говорили вместо этого – о войне и Скелли, о том, какой он редкий человек, прирожденный солдат, как в нем уживаются восторг и ужас. Стата задумалась, почему этот эпизод так живо вспыхнул в ее памяти, и пришла к выводу, что он как-то соотносится с ее нынешним положением и с тем, как она собиралась использовать свое жалкое оружие. Это все гормоны, осенило ее; состязание и сражение, жажда жить и побеждать, спорт и война – по сути, это все одно и то же. И она припомнила еще кое-что из сказанного отцом в тот день. Кармел спросила, а бывают ли и у женщин такие чувства. Отец ответил: о да, только у них они намного сильнее. Вот, скажем, твоя мать гораздо, гораздо свирепей, чем я. И ты тоже. Вот истинная причина, почему женщинам не дают воевать. Они бы захватили весь мир.
В замке заворочался ключ. Дверь отворилась, и в комнату ввалился Габриэль Куэльо в бордовом банном халате из велюра и парусиновых шлепанцах. В руках у него был пистолет Статы. Прикрыв дверь ногой, он прошел в центр помещения.
