Повисла тишина. Скелли молча смотрел на дым от сигареты.
– А ты где научился стрелять? – спросил Мардер, чтобы поддержать беседу. – Тоже с отцом стрелял?
– Нет, единственное, чему меня научил отец, – это врать. Похоже, он предвидел эту войну. И если бы в его присутствии мне попала в руки пушка, то я б его застрелил, скорее всего.
– Не ладили, да?
– Можно сказать и так. А чем занимается твой отец?
Мардер все ему выложил, с удовольствием и легкостью рассказывая об отце, а потом, вдохновленный интересом Скелли – как будто бы искренним, – заговорил о матери, о прочих родных и о своем районе. И лишь позже понял, что сержант интересовался им не из банальной вежливости: интерес был почти антропологического свойства.
Нормальная жизнь в городской американской семье, привычная Мардеру, казалась Скелли такой же чуждой, как обычаи хмонгов, среди которых они находились сейчас, – а то и более чуждой, потому что Скелли, как выяснилось, знал о хмонгах довольно много.
Спустя какое-то время Мардеру стало немного не по себе, словно он попал в комнатушку для допросов, в руки опытного следователя, и скромные обстоятельства его жизни представляют на самом деле огромную ценность. Так что он полюбопытствовал насчет биографии самого Скелли, но тот ответил вопросом:
– А ты читал когда-нибудь книжку «Над пропастью во ржи»?
– Ну вообще-то да. Купил на Четвертой авеню. Мы с мамой там часто бывали. В начале авеню много букинистических магазинчиков, так что мы ехали на метро из самого Бруклина. С тех пор как мне стукнуло шесть и до тех, когда… наверно, когда я уже стал слишком большим, чтобы ездить с мамой за покупками. Эту книжку я купил из-за названия и красной обложки.
– Ну и как тебе?
– Не знаю. Я так и не понял, чего маялся этот парень. Он ведь в частную школу ходил – значит, был при деньгах, ну или его родители были. Так на что тут жаловаться-то? Но он всю книгу ноет, какие все вокруг притворщики и как все на свете не устраивает замечательного, как его там, Кэнфилда…
– Колфилда. Холдена Колфилда.
– Точно. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что я Холден Колфилд, только выросший. – Расхохотавшись, он покачал головой. – Знаешь, Мардер, не исключено, что мы единственные люди в северном Лаосе, способные обсуждать «Над пропастью во ржи». Пожалуй, не дам тебе убиться.
– Спасибо, сержант. Так тебя выперли из частной школы?
– Ага. Я думал, все они притворщики. А тебе никогда не казалось, что твои родители – дерьмо?
– Нет, я всегда считал их порядочными и честными людьми. Я же сказал, отец у меня печатник и член профсоюза. Он гордится своей работой; верит, что стоит на защите печатного слова, а это хребет цивилизации. И всегда называет печатников аристократами рабочего движения, авангардом. А мама… через дорогу жил один нищий старикан, и часто бывало, что вот я возвращаюсь из школы, а она кормит его супом. В продуктовом, да и в других местах ко мне подходили женщины и говорили: «Мама у тебя святая». А у меня-то и в мыслях такого не было. И еще она любит книги; сколько себя помню, всегда читала для меня и не давала монашкам заморочить мне голову. Когда мы втроем шли по нашему району, я всегда улыбался, так мне хорошо было с ними. Так что нет. Может, армия – дерьмо, мир – дерьмо, только не Мардеры. А за что тебя выперли?
– Я напился и навалил большую кучу на школьную печать. Была такая мраморная мозаика в Байрон-холле – это главное здание в Частной школе имени Вона. Тогда отец устроил меня в школу Братьев христианских
[21]
, куда когда-то ходил и сам. Как он выразился, хотел проверить – может, у них получится выбить из меня дурь.
Скелли закурил еще одну сигарету и умолк, глядя, как дым поднимается к тростниковой крыше и змейкой обвивается вокруг тонких лучей света, проникавших сквозь прорехи.
– Получилось?
– О, били меня исправно, этого не отнять. Уж их-то в притворстве не обвинишь. Когда требовалось выпороть мальчишек, они были сама искренность. Я считал их психами и забил на всю эту божественную хренотень – то есть не молился и даже не пытался делать вид, что верю в нее. За это меня и били, а я все равно не подчинялся. Месяц продержался, а потом взял и свалил. Залез в учительскую и вычистил всю наличку, которую ученикам выдавали на карманные расходы, – баксов двести, наверное. И сорвался на юг. Доехал до Флориды, устроился в Орландо в один ресторанчик, ночевал на вписке с такими же беглыми. Хорошее было время, да, пока копы меня не загребли и не отправили обратно к папаше.
– Он, наверное, был в бешенстве.
– Да не особо. Скорее поставил на мне крест. И разбираться со мной поручил своей секретарше, миссис Тейтем. Вообще, из всех взрослых только она принимала меня всерьез. Ну то есть как человека с собственным мнением.
– А как же твоя мама?
– А, милашка Кларисса? После того как я испортил ей фигуру, милашка Кларисса смылась и вышла за аргентинского спортсмена. На Рождество и день рождения присылает мне чек и открытку. Короче, миссис Тейтем сработала четко – спросила, где бы я хотел учиться, если есть вообще такое желание. Я сказал, что в обычной средней школе. Она устроила меня в Хэнкокскую общеобразовательную, и там мне понравилось. Взять хотя бы девочек: раньше у меня не было возможности видеть их каждый день. И ребят тоже – обычных засранцев, а не богатых. Богатые – это совсем другая категория засранцев, и мне гораздо сложнее их переваривать, потому что отец у меня классический богатый засранец. Ну и в Хэнкоке была вся эта фигня, которую показывают в фильмах про обычные школы. Единственное, что всех волнует, – это кто крутой, а кто нет, и как бы потрахаться, поржать и словить кайф, а самой учебой заниматься как можно меньше. И никто меня не бил и не говорил, что я позор для школы, потому что в таких школах, если тебя не арестовывают за убийство, то ты уже образцовый ученик.
Когда я перешел в выпускной класс, миссис Тейтем спросила, хочу ли я поступить в колледж. И я понял, что не хочу – никакого желания торчать за партой, ходить в библиотеку и строчить всякую херню. И вот гулял я как-то раз с корешами по центру, заметил призывной пункт и решил зайти – чисто из любопытства. А там стоял мастер-сержант – здоровенный негр с кучей наградных лент, ну и что тут скажешь? Чуть он меня заметил, сразу просек, кто я такой и для чего создан. Конечно, он делал свою работу, выполнял норму по призыву, но и вправду ведь хотел видеть меня в армии. А раньше я никогда никому не был нужен. Я был для всех как заноза в заднице, и даже если в армии требовалось просто подохнуть, то меня это устраивало. Мне исполнилось всего семнадцать, так что заявление шло за подписью отца. Миссис Т. не стала даже к нему с этим лезть. Просто сделала факсимиле – и вот я оказался там, где должен был либо умереть, либо убивать. Ничто другое меня тогда не интересовало.
