Потом она плавала. Количество кругов пришлось увеличить вдвое, потому что по длине бассейн не дотягивал до олимпийских стандартов; это немного напрягало, но по крайней мере можно было попрактиковаться в разворотах. Стата вспомнила, как в последний раз плавала в МТИ, как размышляла об отце и его планах; теперь она все знала, но волновалась за него еще больше, чем в прежнем своем неведении. Сам факт его переезда был странным, но то, чем он занимался здесь, тайная механика этих событий оставалась неясной – как и, осознала она внезапно, причины, которые удерживали здесь ее саму. Стата повидалась с отцом, убедилась, что он здоров и не безумней прежнего. Он стрелял в людей, люди стреляли в него – не самое обычное разрешение кризиса среднего возраста, но это его жизнь. Ей не хотелось уподобляться дочерям, которые из ложного чувства вины видят в родителях великовозрастных детей.
Она сделала сто кругов, не особенно заботясь о времени, сосредоточив внимание на совершенствовании разворотов. После финального круга – руки и ноги у нее горели, дыхание сбилось – Стата привычным движением, по-дельфиньи, выскользнула из воды. Она сидела на кромке бассейна и пыталась перевести дух, когда кто-то протянул ей полотенце.
Это был тот самый молодой человек, что стоял с Ампаро у ворот. Стата взяла полотенце, вытерла лицо и снова взглянула на незнакомца. Он выглядел и держался как юноша, но тонкие морщинки на смуглом лице свидетельствовали, что он не так молод, как кажется. На нем были потертые джинсы и рубашка с короткими рукавами; поверх жестких и черных как вороново крыло волос indio пристроились солнечные очки. Он радостно улыбнулся ей и проговорил:
– Впечатляюще. Никогда еще не видел, чтобы кто-то так плавал.
– Я много тренируюсь, – откликнулась она. – Мы знакомы?
Он протянул руку, Стата приняла ее. Ладонь у него была шероховатая и теплая.
– Теперь да. Я Мигель Сантана.
– Кармел Мардер, – произнесла она.
От Статы не ускользнуло, что он внимательно смотрит на нее, но при этом не было чувства, которое обычно возникало у нее под взглядом привлекательных мужчин – например, майора Наки. Сантана смотрел на ее лицо, а не на соски, которые из-за испарения влаги четко проступили сквозь тонкий нейлон ее «Спидо». Она встала, обернулась полотенцем и присела на краешек шезлонга. Сантана последовал за ней и примостился на другом.
Мгновение спустя на площадку перед бассейном вышла Пепа Эспиноса, облаченная в коротенький махровый халатик и бикини, которое поражало как яркостью расцветки, так и своими символическими размерами. Стата считала, что в возрасте сеньоры Эспиносы женщинам таких нарядов лучше не носить, но не могла не признать – этой все к лицу. Журналистка поприветствовала ее коротким кивком и направилась к другому концу бассейна. Там она достала из соломенной сумки телефон и принялась до кого-то дозваниваться. Стата отметила, что Сантана не смотрел вслед репортерше. Гей, что ли? Или просто из вежливости?
– Это вас я недавно видела с Ампаро? – спросила она.
– Да. Из Эль-Сьело и окрестных деревень приходит много народу, у нее небольшой завал с делами.
– А вы ей, значит, помогаете по административной части?
– Вроде того. У меня есть кое-какой управленческий опыт, так что она попросила меня помочь с распределением участков под жилье и поименной регистрацией, а также выяснить, кто каким ремеслом владеет. Вообще-то, в этих краях сильная ремесленная традиция. Тараски до недавних пор пребывали в изоляции, и их традиции сохранились в более-менее первозданном виде. И еще к нам многие переехали из Оахаки.
– Тараски – это индейцы?
– Да. Я тоже индеец, между прочим.
– Без шуток? Знаете, стыдно признаться, но раньше я индейцев не встречала, вы первый. Вот индийцев – да, там, где я живу, они повсюду. Но вы явно получили образование.
– Получил, – сказал Сантана, но его тон не поощрял к дальнейшим расспросам.
Пепа Эспиноса грязно выругалась и швырнула телефон обратно в сумку. Она только что выяснила, что сотовое покрытие в Каса-Фелис крайне ненадежно. В конце концов она достала ноутбук и начала набирать текст.
– А чем вы занимаетесь, когда не организуете ремесленные общины? – поинтересовалась Стата.
– Работаю в Сан-Игнасио.
– Это где?
– Это церковь. Здесь же, в Плайя-Диаманте. – Он широко улыбнулся ей. – Вы не католичка, надо полагать?
– А вот и нет, католичка. Прошла крещение, конфирмацию и прочее. Мой отец – верная опора церкви.
– Но не вы.
– Нет, я забросила христианство, когда мне было тринадцать. Предпочла верить в факты.
– Да, эта религия тоже из древних. А чем же занимаетесь вы сами, когда не гостите в нашем милом городке?
– Прохожу магистратуру в МТИ. Я инженер.
Практика показывала, что на этом признании разговоры обычно заканчиваются, если только собеседник Статы не приходится ей коллегой. Однако на лице Сантаны отразил-ся живой интерес, и он сказал:
– Чудесно! Как, наверное, здорово, когда умеешь проектировать и строить разные вещи. А в какой конкретно отрасли вы трудитесь?
Она начала говорить и, к собственному изумлению, не могла остановиться: рассказала о работе в МТИ, о Шу и остальных коллегах, о затруднениях с эшеровскими машинами и своем невероятном прорыве, о том, какое значение он имел и как она фактически бросила все, чтобы приехать сюда, и о том, почему осталась здесь, как наблюдала за ручным производством и какие чувства при этом испытывала. Говорила и говорила: о своей жизни, о плавании, о том, как ей не хватает чемпионской жилки и что это означает, о личной сфере и о том, почему в ней тоже не все гладко. И о семье: о спятившей покойной матери, об отце, о своей убежденности, что непременно надо что-то сделать, чтобы и у него не съехала крыша. Ей давно не доводилось вести задушевных бесед на испанском, но с матерью они общались постоянно, и Стата поймала себя на том, что рассказывает Сантане о вещах, которыми не стала бы так охотно делиться на английском.
Пока она рассказывала, солнце перебралось с одной стороны террасы на другую. Пепа Эспиноса поплавала немного и ушла. Вернулись из школы дети. Ампаро вынесла поднос с чипсами из тортильи и сальсой, ведерко со льдом и местным пивом, а Стата все говорила, забыв о смущении, изливая накипевшее, глядя в необыкновенные, бездонные черные глаза Мигеля Сантаны. Он же почти не задавал вопросов и совсем ничего (что удивительно для мужчины) не советовал, однако Стата, пересказывая ему самые невероятные эпизоды своей жизни, осознала вдруг, что хочет его одобрения и сочувствия, что ее гложет незнакомый прежде стыд.
Когда солнце начало заваливаться за крышу дома, Сантана взглянул на наручные часы и сказал:
– К сожалению, меня зовут дела.
– Затошнило от скуки?
Он не улыбнулся. Она на миг смутилась и подумала, что слишком часто ведет себя так – отпускает дурацкие шутки, чтобы сбросить неуютное бремя искренности.
