– Такое случается повсюду. Как ты заметила, я ничего из себя не представляю – но вот он я. Скелли очень даже представляет, однако и он тоже здесь, и это кажется мне почти чудом. Кстати, меня удивляет, что ты сумела так много о нем разузнать. Он, вообще-то, держится в тени.
– Не настолько хорошо держится. Его военное досье более-менее доступно, а что касается дальнейшей карьеры… скажем так, я вхожу в братство журналистов, постоянно отслеживающих деятельность крупных наркокартелей. Я, само собой, специализируюсь на Мексике, но знаю людей, которые ведут группировки из Азии, России и так далее. Ты вот знал, что он работал на Кхун Са?
– Даже и не думал. Он упоминал это имя.
– Владыка Золотого треугольника. Такого, как Эль Гордо, он бы обмакнул в соус и сожрал. Так или иначе, твой Скелли – наемник. Он обеспечивает охрану худшим людям в мире. С точки зрения морали место ему на одной полке с Сервандо Гомесом – и тем не менее он здесь, и он лучший друг человека, которого я назвала бы… наверное, «святой» – неподходящее слово, учитывая, чем ты сейчас занят. Не смей останавливаться! И поцелуй легонько вот тут.
– Матерь Божья, это было чудесно, – объявила она после продолжительной паузы. – Как же давно я такого не испытывала.
– Удивлен, что ты перестала говорить.
Она рассмеялась.
– А когда говоришь, тогда по-настоящему чудесно. И, как ты наверняка заметил, аудиоэффекты отличались от тех, что производила малютка Лурдес.
– У тебя звучнее, пожалуй, – сказал Мардер, – искренней. И не так похоже на имитацию жесткого порно. К слову, у Фуэнтеса в «Старом гринго»
[133]
говорится, что в старину hacendados секли своих крестьянок, если те, занимаясь любовью, издавали крики сладострастия. Что скажешь? Так и вправду было?
– Еще как. На этом настаивали господские жены. Их оскорбляло, что крестьянки получают то, чего их самих лишили Церковь и положение в обществе. И господа слушались, потому что, ясное дело, могли сколько угодно заниматься сексом с этими самыми крестьянками. И когда patrón разделял ложе с такой женщиной, то само собой разумелось, что отныне она не имеет права предаваться утехам с собственным мужем, этой грубой скотиной. Однако благодаря нашей славной революции я могу теперь издавать любые звуки, какие… да, продолжай, еще сильнее… ах, да, отлично. Да здравствует Сапата!
Позже она поменяла положение и покрыла его живот чередой поцелуев, спускаясь все ниже; Мардер чувствовал, как ее волосы скользят по оставленной губами влажной дорожке. Последовали чмокающие звуки, потом из темноты раздался ее голос:
– Если вернуться к Скелли… как вы умудрились так сдружиться? Служили вместе, да?
– Да. Это долгая история. И как же ты намерена продолжать интервью, если рот занят?
– Буду делать перерывы. Так лучше скользит, между прочим.
Мардер был пьян, так что выложил ей все как на духу, начиная с Нахрен-Фена: про «мопсы», про деревню и монтаньяров, про Жонг и про то, каким был Скелли, про перестрелку на Тропе, про нападение на лагерь «беретов» и всех убитых. Тут он замолк, и мгновением позже донесся звук, до смешного похожий на тот, с каким выходит пробка из бутылки.
– А что случилось потом? Коммунисты вас опять атаковали?
– Нет, тут немного другое. А случилось вот что: на следующее утро после нападения я проснулся. Ночевал я в одном из деревенских домов, потому что все мои вещи сгорели во время атаки. Собственно, это был дом отца Жонг. Я пошел отлить, а на обратном пути заметил, что детишки перекидываются каким-то мячиком. Другие гоняли такой же палками, а несколько малышей обвязали мячики веревкой и крутили над головой. Забава так забава. Странно, но до меня как-то не сразу дошло, что столько мячей в деревне никогда не водилось. Скелли с оставшимися вьетнамскими коммандос ушел на юг в горы, выслеживать врагов. Я рылся в развалинах штабного барака, пытаясь найти хоть какие-то годные радиодетали. Тут один мальчишка бросил мячик, тот проскакал мимо, и я увидел, что это «мопс». Короче говоря, как выяснилось, ВНА собирала эти штуки много недель. То есть мы установили несколько тысяч, а они выкопали несколько сотен и во время атаки оставили в деревне. Потому на нас и напали и по той же причине не стали особо наседать. Им этого и не требовалось: мы и здесь недооценили наших противников. В общем, дети играли с мячиками все утро, а для «пинбольщиков» в Нахрен-Фене это выглядело, наверное, как центральная сортировочная база на северной оконечности тропы Хо Ши Мина… Будешь продолжать в том же духе, мне расхочется рассказывать.
– Правда?
– Да. Меня тут осенило, что эта история важнее, чем минет. Минет мне уже делали, а вот историю я никому еще полностью не рассказывал. Давай-ка подползай повыше.
Она подчинилась.
– Так-то лучше, – сказал Мардер.
– Никому? Даже жене, за все годы брака?
– Нет. Чоле не интересовали военные байки, и кроме того… наверное, с ней я хотел начать с чистого листа; мы оба сбежали от прежней жизни. Но теперь мы не в обычной реальности: это День мертвых, когда все дозволено, и я хочу извергнуть этот комок дерьма, а ты как раз та женщина, которая способна это выслушать, ты истинный летописец художественно расчлененных трупов.
– А такое я вынесу?
– Да. Только без вопросов, если можно. В общем, увидев эти «мопсы», я помчался в горы. Мне же стукнуло всего девятнадцать, я был электронщик из ВВС, поэтому я и бросился на поиски Скелли. Вот он был настоящий мужик, прирожденный командир, он имел нужную подготовку. Я наткнулся на него на горной тропе. Он возвращался один, потому что все ребята из ЛЛДБ сбежали. Они решили, что и сами смогут добраться до своих, во Вьетнам, и им не особо интересно защищать каких-то там горцев и торчать с парочкой американцев, у которых теперь нет радиосвязи, а значит, не будет больше ни денег, ни снабжения. Никаких признаков ВНА они не обнаружили. А потом я доложил ему про «мопсы» и сказал, что думаю на этот счет. Он не сразу уяснил, о чем я ему говорю. И вот я смотрю на него, и… знаешь выражение «пустые глаза»? Для нас это метафора, но у Скелли глаза действительно опустели. Они у него от природы глубоко посаженные, но таких глаз я у человека еще не видел – у живого здорового человека. Такой взгляд может быть у раненого, который понимает, что он не жилец. Скелли разом потерял всех своих друзей – крутых парней, настоящих профессионалов, непобедимых бойцов. Их накрыли вражеские минометы, и все полегли. Да, и я буквально на днях выяснил, как это произошло: один из наших вьетнамцев был шпионом, а вся наша миссия – сплошная западня, курам на смех. Ха-ха-ха. Мне пришлось тащить его силой, орать, что надо возвращаться в деревню и всех эвакуировать, что скоро нагрянут бомбардировщики.
Наконец до него дошло, и мы как угорелые понеслись вниз. К тому моменту «B-52», наверно, уже поднялись с базы У-Тапао в Таиланде для нанесения удара. До лагеря им было минут сорок пять. Шесть самолетов, на каждом по тридцать тонн бомб. Они летают так высоко, что их не видно и не слышно – понимаешь, что происходит только тогда, когда начинают рваться бомбы. Первые взрывы мы услышали еще в джунглях. Когда выбежали из зарослей, кругом был дым, пыль и невозможный, невыносимый шум. Скелли, не останавливаясь, нырнул в пыльную завесу. Чуть позже рванула пятисотфунтовая бомба, а он как раз был на краю радиуса поражения. Я думал, он убит, и теперь я остался один-одинешенек на горе посреди Лаоса.
