– Разумеется! – энергично откликнулась Лэттерли. – Мэри могла держать ее в шкатулке с драгоценностями в своей спальне. Это было бы логичнее, чем хранить ее в гардеробной. – Она взглянула адвокату в лицо, и ее на мгновение обрадовала написанная на нем доброжелательность, хотя ее энтузиазма он, видимо, не разделял. Но ведь если Мэри хранила брошку в своей комнате, это почти наверняка доказывало, что взять ее медсестра не могла!
Однако вид у Оливера был чуть ли не виноватый, как у человека, который вынужден разочаровать ребенка.
– В чем дело? – спросила девушка. – Разве я не права? Я же не входила к ней в спальню! И весь день, кроме того времени, что провела в библиотеке, я была на людя-х!
– И по крайней мере один из этих людей явно лжет. Кто-то положил брошь в ваш чемодан и сделал это не случайно.
Заключенная решительно подалась вперед:
– Но ведь можно же доказать, что у меня не было возможности взять ее из спальни, где стояла шкатулка! Я почти уверена, что в гардеробной ее не было. Да там ее некуда и поставить! – Она в подробностях вспомнила обстановку комнаты и заговорила увереннее: – Там вдоль одной из стен стоят три гардероба, в другой стене окно, а у третьей – комод и туалетный столик с трельяжем, а возле него табуретка. Я помню, что на столике лежали щетки, гребни и хрустальный стаканчик со шпильками. Шкатулки там не было. Она бы загораживала зеркало. И на комоде ничего не было, да он и слишком высок, чтобы что-то на него ставить.
– А у четвертой стены? – криво улыбнулся Рэтбоун.
– Ну… в ней дверь, естественно. А рядом – второе кресло. И что-то вроде кушетки.
– И никакой шкатулки?
– Нет! Это совершенно точно! – Сиделка ощутила ликование. – Ведь это же что-то доказывает!
– Это доказывает, что у вас прекрасная память, – и ничего более.
– Как же так! – воскликнула Лэттерли. – Если шкатулки там не было, я же не могла что-то из нее взять!
– Но это по вашим словам, Эстер, там не было шкатулки, – мягко уточнил юрист, глядя на нее с грустью и сочувствием.
– А горничная… – начала его подопечная, но осеклась.
– Разумеется, – кивнул Оливер. – Это могли бы подтвердить два человека: горничная, которая, вполне возможно, и подсунула брошку в ваш багаж, и сама Мэри, которую нам уже не расспросить. А кто еще? Старшая дочь, Уна Макайвор? Что скажет она? – Он старался говорить бесстрастно, как того требовала его профессия, но в глазах у него светились гнев и боль.
Девушка молча глядела на него. Он протянул руку через стол, словно собираясь коснуться ее руки, но передумал.
– Эстер, не стоит прятаться от правды, – серьезным голосом проговорил адвокат. – Вы оказались втянуты во что-то, для нас пока непонятное, и было бы глупо воображать, что причастные к этой истории люди – ваши друзья и что они непременно будут говорить правду, даже если это противоречит их интересам. Если Уне Макайвор придется выбирать, обвинить ли кого-то из своих домашних или вас, человека постороннего, нам не следует слишком рассчитывать на то, что она сможет и захочет сказать чистую правду.
– Но… Но если кто-то в ее доме оказался вором, разве она не постарается узнать, кто именно?
– Совсем не обязательно – особенно если это не кто-либо из прислуги, а один из членов ее семьи.
– Но почему? Почему украли только эту брошь? И зачем ее положили в мой саквояж?
Лицо Оливера вдруг стало жестким, словно на холоде, а глаза его блеснули:
– Этого я не знаю, но иначе остается только предположить, что это сделали вы, а такую нелепость я обсуждать не намерен.
Его слова отчетливо обнажили перед Эстер всю чудовищность ситуации. Разве она может рассчитывать, что кто-то поверит, будто она не воспользовалась неожиданно подвернувшейся возможностью, чтобы стащить брошку? А потом, после смерти Мэри, вдруг испугалась и попыталась вернуть ее? В глазах Рэтбоуна она прочитала, что он думает о том же самом.
А сам он в глубине души верит ей? Или всего лишь ведет себя так, как велит профессиональный долг? Мисс Лэттерли чувствовала, что реальный мир отступает перед надвигающимся на нее кошмаром, бесконечным и безнадежным, в котором мгновения надежды неотвратимо сменяются приступами слепого ужаса.
– Я не брала ее! – в полной тишине внезапно воскликнула она. – Я даже не видела ее до того момента, когда нашла в своей сумке! И тут же отдала Калландре. Что еще могла я сделать?
Адвокат с неожиданной теплотой дотронулся до ее ледяных рук.
– Я знаю, что вы ее не брали, – мрачно проговорил он. – И докажу это. Но сделать это будет нелегко. Вам нужно приготовиться к тяжелой борьбе.
Сиделка промолчала, стараясь преодолеть охватившую ее панику.
– Не хотите ли вы, чтобы я известил вашего брата и его жену?.. – предложил ей юрист.
– Нет! Пожалуйста, не говорите Чарльзу! – вскрикнула девушка, непроизвольно подавшись вперед. – Не надо рассказывать ни Чарльзу, ни Имоджен. – Она глубоко вздохнула. Руки у нее дрожали. – Ему будет очень тяжело узнать об этом. Лучше мы сперва постараемся выиграть…
Оливер хмуро взглянул на нее:
– А вам не кажется, что ему следовало бы сказать? Он наверняка захочет поддержать вас, чем-то помочь…
– Конечно, захочет, – согласилась заключенная, испытывая смесь гнева, жалости и раздражения. – Но ему будет трудно решить, чему же верить. Он захочет убедиться в моей невиновности, но не будет знать, как это сделать. Чарльз – ужасный педант. Он ни за что не поверит тому, чего не понимает. – Она вовсе не желала, чтобы ее слова звучали как осуждение, но не могла преодолеть собственного страха и боли. – Вся эта история его расстроит, а помочь он будет не в силах. Он сочтет необходимым навестить меня, а это будет для него невыносимо.
Эстер хотела бы рассказать Рэтбоуну о том, как покончил с собой ее потрясенный обманом отец, о последовавшей вскоре смерти матери и о том, как мучительно пережил все это Чарльз. Из всех троих детей он один находился тогда в Англии: Джеймс незадолго до того погиб в Крыму, а сама она еще служила там в госпитале. На плечи старшего из братьев пала в те дни вся тяжесть позора, финансового краха, а потом и семейной трагедии.
Конечно, кое-что из этого Оливеру было известно, поскольку он выступал адвокатом человека, обвиненного в доведении до самоубийства. Но он не знал всей истории гибели ее отца, и сейчас было совсем не время посвящать его в детали, тем самым напоминая о его промахах. Вместе с тем он мог истолковать молчание подзащитной как проявление раздражения.
Адвокат слегка улыбнулся, уступая:
– Думаю, вы не вполне верно судите о своем брате. Но сейчас это не столь важно. Мы можем поговорить об этом и позже.
С этими словами он поднялся.
– Что вы намерены предпринять? – Эстер тоже вскочила, причем столь поспешно, что снова ударилась о стол и едва не потеряла равновесия, но все же удержалась на ногах, судорожно ухватившись за край стола. – Что же теперь будет?
