В этом смысле можно сказать, что что-то я о себе знаю.
Я ничего не знаю о своем будущем, но могу строить планы. Например, я могу вылезти из кровати, взять одежду своего размера, с безукоризненной аккуратностью сложенную на стуле, надеть обувь, которая приходится мне впору. Эти вещи, несомненно, принадлежат мне. Потом я могу обойти просторную комнату, которая оказывается настоящей квартирой на втором этаже дома в тосканском стиле, из красивого камня розоватого цвета. Дома, стоящего на опушке густого соснового бора, высаженного, по всей видимости, в центре небольшого курортного городка на берегу моря. Скорее дом, сдаваемый внаем, чем просто обычный гостиничный номер. Дом. В тосканском стиле. Море. Кажется, Средиземное. Италия?
Я знаю, что такое море. Я знаю, что такое Средиземное море. Я знаю, где находится Италия, и могу распознавать стиль тосканских вилл.
У меня нет будущего, но я могу вписать его своим действием, пространством той свободы, которую найду. Я могу вписать его в мир, в этот мир, что отпечатывается на мне.
За несколько минут я смог уже собрать какую-то начальную информацию. Я не знаю точно, где нахожусь, но у меня уже появляются ориентиры. Элементарная топография сменяет белую сплошную среду моего пробуждения. У меня появляется возможность начать расчленять мир на некие неясные элементы. Это значит, что я могу наладить с ними связь. Сеть прерываний.
Так! Откуда я взял этот концепт? Как он появился в моих еще неуверенных поисках первой карты, очертаний территории?
Хорошо. С абстракциями – позднее. Продолжать действие, продолжать бег сквозь время и пространство для того, чтобы создать мир. Не просто карту, не просто территорию. Космос. Нечто, обладающее телом. Нечто организованное, нечто органическое, нечто одновременно сплоченное и разобщенное, что можно раздробить на некие составляющие при помощи пресловутой «сети прерываний».
«Где я?» означает в первую очередь «откуда я пришел?». И первый вопрос немедленно дополняется вторым: каково происхождение этого языка? Почему эти слова складываются с подобной легкостью, с подобной естественностью в моем мозгу, совершенно свободном от всяческих ориентиров?
Кажется, он связан со мной самым тесным образом. Этот язык – мой. Нет, как раз этот язык – я. Этот язык – основа моей странной личности. Если мне станет известно происхождение языка, я сразу же пойму свое собственное происхождение и в каком направлении мне нужно двигаться.
«Где я?» – это, следовательно, одновременно и «куда я иду?». Происхождение и назначение пересекаются в точке горизонта. Эта точка – я.
У создания без прошлого нет выбора: оно должно идти прямо вперед. Оно не должно оборачиваться, поскольку то, что оно покидает, должно сначала наступить. Прошлое ему еще неизвестно, создание без памяти должно, таким образом, заставить будущее реконструировать прошлое. Это создание вступает в вооруженную схватку с самим собой и должно использовать все возможности мира, чтобы суметь разбить сковывающие его изнутри засовы. Ему все подозрительно с самого начала – как предстающий перед его глазами внешний мир, так и внутреннее содержание телесной оболочки, которая ничего о себе не знает. Все подозрительно, ничто уже не невинно, потому что все может быть прошлым и, следовательно, таить ловушку, прятать секрет, заключать в себе тайну.
Не только создание без памяти одиноко, совершенно одиноко в этом абсолютно чуждом ему мире. Весь мир становится безбрежным одиночеством, соединением миллиардов составляющих его одиноких судеб, становится сущностью тем более множественной, чем более она одновременно единична. Одиночество уникально и тысячно. Изолированность чисел, масс, меняющихся величин, изолированность перед непознаваемым, одиночество перед миллиардами других миров, о которых ничего не известно. Мир подобен мне: он и о себе, и о других знает совсем немного. Его одиночество – это то, что отпечатывается во мне, а мое одиночество – это то, что в ответ вписывается в мир в виде моей жизни, чья единственная реальность выражена в ее собственной кинетике, в движении, которым она буравит мир.
Я ничего не знаю о себе, но я способен разработать теорию об этом онтологическом отсутствии.
Почему?
Очевидно, что ответ на этот вопрос станет ответом и на другие вопросы.
На другой.
* * *
В ванной комнате я вступаю в контакт с единственным доступным мне идентификационным субстратом: с моим изображением.
Безбородый мужчина лет сорока, с прорастающей – двух-, трехдневной – щетиной (время, которое я в бессознательном состоянии провел в комнате?), с короткими черными волосами, с серыми глазами.
За несколько часов, в течение которых я изучаю все уголки дома в поисках какой-нибудь подсказки, я постоянно возвращаюсь в ванную, чтобы привыкнуть к собственной внешности.
В конце концов, это происходит. Я – такой. Это – я. Я – вот это.
Я продолжаю поиски на втором этаже, потом спускаюсь по лестнице и открываю для себя первый этаж. Он выдержан в более сельском стиле. Просторная деревенская кухня. Ванная комната с желтой и белой фаянсовой плиткой. Большая кладовка, полная картонных коробок и каких-то сваленных в кучу предметов. Просторная комната без мебели, с недокрашенными стенами, совсем маленький туалет.
Коридор, выложенный темно-красным терракотовым кафелем, ведет к входной двери. Она представляет собой широкий прямоугольник неполированного стекла, пропускающего дневной свет, который дрожит на белых стенах с изразцами желто-бронзового цвета и на полу, покрытом кирпичной восьмиугольной плиткой.
Внешний мир.
Мир.
Я понимаю, что в моем распоряжении находится весь дом целиком. Дом на опушке соснового леса – это мой гостиничный номер. Точнее, моя гостиница, мой частный дом.
Я проснулся не в больничной палате, не в гостиничном номере. А в доме.
В совершенно определенном доме, находящемся в определенном месте, в определенном городе.
Следовательно, по определенной причине. Смысл происходящего пока мне недоступен, но он обнаруживает свое наличие самой своей закрытостью, моей необъяснимой амнезией.
Если я, лишенный памяти, нахожусь здесь, в доме, которого я не знаю, это не случайно.
А если это не случайно, значит, это устроено сознательно.
Кто-то хочет, чтобы я пережил этот опыт.
Что-то или кто-то манипулирует мной, и я не знаю, о чем или о ком идет речь, поскольку по-прежнему не подозреваю, кто я, где я и в какое время попал.
Я – просто нить, извивающаяся над пропастью, и даже то, к чему она привязана, подвешено над пучиной без дна: я, словно в невесомости, парю в пустоте, колеблюсь между двумя мирами, – и если бы зеркала не лгали, то в ванной комнате я увидел бы отражение привидения, призрака, голограммы.
Именно по этой причине, без сомнения, в первый день моего пробуждения я не вышел из дома. Я посмотрел из окон наружу, на город, на сосны, на обширное пространство частных пляжей, лежавших вдоль залитого солнцем проспекта по берегу моря, на синеву воды, чуть более зеленую, чем синева неба, на корабли, которые я заметил у мола. Но носа на улицу я не высунул. Я привык к своему облику, снова и снова заходя в довольно роскошную ванную комнату на втором этаже. Остальное время я рылся, искал, исследовал каждый уголок дома, в котором только что родился.
