После ухода Делии Би мы с Десмондом изучили прекрасно оформленные билеты, представлявшие собой отпечатанные на бумаге с золотым обрезом приглашения на званый вечер, который устраивал Сэм Голдуин в своем доме в Беверли-Хиллз двенадцатого июня.
— Всего каких-то четыре дня осталось! — жизнерадостно воскликнул я; после такого долгого путешествия для меня это был не срок. — Ты уже выбрал, что будешь петь? Полагаю, как всегда, арию Вальтера?
— Боже правый! Неужели я похож на школьника, выучившего одну-единственную паршивую песню?! Нет, я исполню то, что взбредет в мою дурную голову, — сказан Десмонд и, помолчав, добавил: — У меня эта чертова ария уже в печенках сидит, да и у тебя, наверное, тоже. Алек, давай не будем об этом. Просто пойдем, а там видно будет.
И мы строго соблюдали данный нами обет молчания, хотя мысль о важности предстоящего мероприятия тяжелым грузом давила на сердце. И когда наконец знаменательный день настал, мы, следуя указаниям Делии Би, постарались одеться поприличнее. Мне в любом случае не дано выглядеть изысканно элегантным, но Десмонд, чисто выбритый, в темном костюме и во всем том, что полагается к такому костюму, смотрелся потрясающе. Не мужчина, а мечта старлетки. В нем была какая-то особая чувственность, а благодаря хорошим условиям в Беверли-Хиллз вид у него стал вполне цветущим.
Мы уже были совсем готовы, но поскольку согласно строжайшей инструкции Делии Би Десмонд должен был появиться позже других, нам приходилось сидеть и ждать. Десмонд казался спокойным, на лице его застыла ставшая привычной для него маска полного безразличия. Я даже грешным делом подумал, не принял ли он транквилизатор. Но если и так, я его не виню. Ведь это был его момент истины, и от сегодняшнего вечера зависело, что его ждет впереди: триумфальный успех или падение в пропасть. Даже мне, которому была уготована лишь роль зрителя, ожидание давалось с большим трудом.
В половине одиннадцатою, после нескольких фальстартов, мы наконец прошли через холл отеля к ожидающему нас такси. Несколько минут езды — и перед нами возник сверкающий всеми огнями огромный дом. Наше скромное такси вызвало подозрение у дежуривших на входе полицейских, но после проверки пригласительных нас провели в дом, где уже другой полицейский, переодетый дворецким, приняв наши шляпы, проводил нас в гостиную. На пороге мы с Десмондом посмотрели друг другу в глаза и, сделав глубокий вдох, смело шагнули вперед.
Громадная гостиная, ярко освещенная двумя огромными люстрами венецианского стекла, была обставлена и декорирована с роскошью, которую диктуют колоссальные деньги. Вокруг двух роялей фирмы «Стейнвей» в разных концах комнаты группами стояли гости, человек сорок, не меньше, разделившиеся, как это принято в Америке, по половому признаку. Так, стайки нарядно одетых женщин щебетали в одном углу, а мужчины, и среди них хорошо узнаваемые кинозвезды, рассеянно бродили по залу, неосознанно разыгрывая из себя альфа-самцов.
В центре между этих двух групп в окружении близких друзей сидел хозяин всего этого великолепия — несравненный Сэм; рядом с ним стояла парочка суровых мужчин, а еще Делия Би собственной персоной, в полной боевой раскраске и с алым страусиным пером в волосах. За одним из роялей сидел сам Ричард Таубер
[56]
, за другим — к моему величайшему облегчению, Джон Маккормак, рядом с ним на диванчике расположилась его жена Лили. Эти чудесные люди были моими друзьями, и я подсел к Лили, которая приветствовала меня мягкой улыбкой. Я еще не встречал в Голливуде женщины тоньше и милее ее.
— Джон говорит, нас ждет что-то особенное, — шепнула она мне.
Десмонд, одиноко стоявший в дверях, не мог не привлечь всеобщего внимания, и тогда, продемонстрировав отменную выдержку, он обвел глазами комнату и, найдя уголок, где не толпился народ, уселся в позолоченное кресло времен Людовика XVII и принялся рассматривать огромную картину Андрео дель Сартро
[57]
«Похищение сабинянок». По тому, как Десмонд скептически приподнял левую бровь, я понял, что, по его просвещенному мнению, эта картина отнюдь не кисти великого мастера, а скорее, одного из его учеников, возможно, Джакопо Феллини.
Не знаю, может, мне и показалось, но женские голоса в комнате смолкли, поскольку все взгляды были прикованы к элегантному, сдержанному человеку, одиноко сидевшему в кресле. В Голливуде ничто не привлекает женщин больше, чем красота, особенно если речь идет о незнакомом красивом мужчине. И естественно, здешние красотки сразу же устремили изучающие взоры на Десмонда. Все они были всемирно известными кинозвездами, причем некоторые — совершенно бездарными, но натасканными опытными режиссерами, которые научили их изображать нужные эмоции. Но были и выдающиеся актрисы. Я заметил Грейс Мур, Кароль Ломбард, Джейн Новак, Лила Ли, а несколько поодаль — Этель Бэрримор и Норму Ширер
[58]
.
Вот и все. По правде говоря, больше никого особо интересного в комнате и не было. Таубер и Джон исполняли отрывки из опер, устроив нечто вроде соревнования: один начинал играть, а другой продолжал, и наоборот. Самая обычная голливудская вечеринка, когда уже все говорено-переговорено и гости ждут перед ужином чего-то этакого.
Вдруг одна из сидевших на диване женщин встала и медленно подошла к Десмонду. Это была Грейс Мур — молодая, стройная, привлекательная и уже хорошо известная певица. Приблизившись к Десмонду, который тут же вскочил с кресла, она протянула ему руки. В этот момент Джон Маккормак заиграл Пуччини, и Грейс, вплотную приблизившись к Десмонду, начала несравненную арию Чио-Чио-сан из «Мадам Баттефляй»:
Quest’ obi pomposa
Di scioglier mi tarda
Si vesta la sposa.
Она прекрасно исполнила начало любовного дуэта, и тогда вступил Десмонд:
Con moti di scoiattolo
I nodi allenta e scioglie!
Pensar che quel giocattolo
u mia moglie…
He вдаваясь в подробности, хочу только добавить, что они продолжили этот прекрасный и трогательный дуэт, сопровождая его соответствующими любовными жестами. Гости, пораженные столь неожиданно изящным исполнением, равно как и сдержанной красотой мужского голоса, наградили певцов аплодисментами.
— Десмонд, это было изумительно. И с вашей стороны было очень любезно петь вполсилы, чтобы не заглушать меня. Ну а теперь, чтобы заработать ужин, вы должны спеть уже без меня, — сказала Грейс и, улыбнувшись, вернулась на свое место.
