Более того. Едва стихла первая горячка отчаянного напора, как стальная стена пеших рязанцев очень медленно и осторожно перешла в ответное движение. Оно было неторопливым, но зато ровным и в то же время безжалостно неумолимым, будто это и не люди вовсе были, а какие-то загадочные бездушные механизмы. Последнее еще больше подчеркивалось тем, что и продвигались они не просто так, а строго в ритм мерных глухих ударов барабанов и бубнов, а также звона мечей, которыми в задних рядах рязанского войска в такт музыкантам от всей души плашмя лупили по умбонам своих щитов. И передние, казалось, не только движутся под эту незатейливую музыку, но даже и мечами с копьями орудуют, подчиняясь строгому размеренному такту.
Шаг за шагом, медленно, но упорно, начали они теснить войско Ярослава, и спустя каких-то полчаса ратники Константина не только не дали прорвать свои ряды, но и сами изрядно продвинулись вперед.
Коннице Ярослава нужно было срочно спасать ситуацию, которая постепенно стала перерастать в критическую. Но тут оказалось, что в бой могут вступить только те, кто, как и пешцы, атаковали врага в лоб. Основная ударная масса, уже зайдя неприятелю во фланг, не доскакав до врага каких-то тридцать-сорок саженей, начала столь же стремительно валиться в ров, который до поры до времени коварно таился под снегом.
Жалобно ржали кони, ломая ноги, слышались отчаянные крики людей, часть которых не просто вылетала из седла, но в довершение, к несчастью, падала вниз, прямиком на толстые заостренные копья, хищно торчащие на дне.
По счастью, ров был не очень широк – всего около полутора саженей
[91]
, и опытные в боях дружинники второй волны успели перемахнуть через подло сооруженную преграду. Но новый разгон взять они не успевали – их кони валились во второй, который ожидал умудренных опытом наездников всего в одной сажени от первого. И вот уже оба рва в считанные секунды оказались чуть не доверху наполнены живой массой, большая часть которой билась в агонии. Немногие из тех, что остались невредимы, пытались выбраться из-под тяжкой груды смешавшихся в единую тяжело копошащуюся кучу людей и несчастных животных.
Кроме того, дополнительное расстройство в смешавшиеся ряды атакующей конницы вносили лучники. Стрелять они начали еще до того, как владимирцы и переяславцы обнаружили ров. Одна из стрел, метко пущенная рязанским воином, поразила коня князя Ярослава, и, пока тот менял лошадь, его обогнала добрая половина дружинников. Обогнала, чтобы найти печальный конец своей судьбы на острых копьях. Десять-пятнадцать саженей – убойная дистанция даже в Европе, лучникам которой было всегда далеко до русских витязей. Стрелы лились густым смертоносным градом, собирая кровавую жатву и выкашивая густые ряды остановившихся и замерших на месте дружинников.
Несчастье, которое обрушилось на самого Ярослава за несколько секунд до того, как были обнаружены рвы, таким образом, спустя считанные секунды оказалось удачей.
Братьям Ярослава, коих стрелы миновали, повезло куда меньше. Лихому Владимиру свой же собственный конь проломил грудную клетку, юный Иван дергался в предсмертной агонии, налетев сразу на два кола, беспощадно пронзивших молодое тело насквозь и высунувших свои окровавленные ненасытные клыки наружу. Святослав, каким-то чудом перескочив в числе немногих оба рва, был безжалостно взят в мечи.
– Назад, – закричал истошным голосом Ярослав и, видя, что его мало кто слышит, первым подал пример. Нет, он не собирался отступать. Далеко не все еще было потеряно, хотя едва ли половина из той тысячи, что заходила во фланг, сумела последовать за Ярославом, который, огибая смертоносные ловушки, заходил на помощь пяти сотням, что пытались пробить лобовую брешь в неприятельских рядах.
Пришедшая подмога оказалась как нельзя кстати, и чаша весов, усилиями пеших ратников ощутимо склонившаяся на сторону рязанцев, снова стала подниматься. Шесть с половиной сотен Константиновых дружинников – наметанный глаз Ярослава оказался на диво точен, – с трудом сдерживая бешеный натиск существенно превосходящего по численности и по воинскому мастерству врага, постепенно сдавали свои позиции, оголяя фланг пешцев. Едва это произошло, как часть дружины Ярослава решительно хлынула на пешее ополчение.
Однако и здесь легкой победы добиться не удалось. Так же как и передние ряды рязанцев, насмерть стоявших и ничуть не уступавших напору суздальцев, Стародубцев и переяславцев, ратники, стоявшие на правом фланге пешего Константинова ополчения, мгновенно перестроились и ощетинились копьями, прикрыв себя сплошной стеной из щитов. Прорваться внутрь строя коннице Всеволодовичей никак не удавалось. Кони вставали на дыбы и упорно отказывались добровольно насаживаться на вражеские копья, торчащие перед щитами в огромном изобилии.
На некоторое время все застыло в шатком равновесии. Может быть, продлись битва на десяток-другой минут подольше, и сумели бы все-таки витязи Ярослава, изумленные на первых порах неожиданной тактикой рязанцев, прорвать нить первых рядов и вклиниться вглубь.
Ведь не фаланга Александра Македонского перед ними стояла, у которой за плечами были годы учебы и десятки, а то и сотни выигранных сражений. У самых лучших, выставленных в первые ряды и на правый фланг, было всего два месяца учебы за плечами и ни единого боя. Как знать, сколь долго продержались бы они, продлись битва еще хотя бы несколько минут.
Ведь достаточно было бы двум-трем всадникам вклиниться, разорвать эту нитку только в одном месте, и все. Дальше – дело привычное. Раззудись, плечо! Размахнись, рука! И с седла, тяжелым острым мечом, сверху вниз, косым ударом, и чтоб напополам. И только стон позади, только хрип последних судорог.
А вместо крика бульканье алой крови, щедро выплескивающейся из перерубленной гортани. А ты, не глядя – вперед, следующего, точно так же, да с потягом, от души.
К тому ж у Ярослава в дружине большинство за своими плечами не одну битву имели, не в одной сече меч обнажали. Иные еще под стягом батюшки его покойного хаживали, так что всякого наглядеться успели. Им бы только малость времени для того, чтоб успеть прикинуть, как эту задачку хитромудрую одолеть. Но как раз этих желанных минут для достижения перелома суздальско-переяславскому войску не дали.
Пока окончательно увязшая перед пехотным строем вражеская конница пыталась прорвать ряды пешцев, пока закусивший от волнения губы инок, затаив дыхание, взирал с высокой коломенской башни на битву, стоящий рядом с ним князь Константин собственноручно выбросил из узкой бойницы башни большой алый плат…
Первоначально на это место он предполагал поставить кого-нибудь другого.
– Не дело князю отстраненно наблюдать сверху за тем, как сражается его войско, – упирался он, но Вячеслав столь же упрямо отстаивал именно его кандидатуру. Под конец, благо, что в светлице кроме них никого не было, они уже безо всякого стеснения орали друг на друга, отстаивая каждый свою точку зрения и почти не слушая другую сторону.
– Случись что с тобой, кому дальше продолжать начатое?! – гневно ревел Вячеслав. – О сыне не думаешь, о будущем всей Руси подумай.
