— Шта нэ учишь? Неужели так сложно выучить эту биологию хотя бы на тройку? Неужели ты ни одной тренировки пропустить не можешь и посмотреть эту историю? Чего ты не вызвался, чтобы тебя спросили? А твой тренер знает, какие у тебя оценки?
Отвечал ей всегда Радован.
— Оставь его, он не дурак. Выучит еще. Будто история поменяется, никуда она не денется. Вот станет старым битюгом, тогда и займется своей учебой. Чего ты трясешься, тоже мне проблема — тройка по английскому. Если это такой сложный язык, как бы на нем говорили все негры в Америке? Когда в лиге отыграет, тогда и будет английский учить.
Радован на все мои матчи ходил. Если б ему разрешили, он бы еще на всех тренировках торчал. Ранка ни разу не была. Из принципа. Она никогда ничего не говорила и про мои успехи слушать не хотела. Когда Радован ей рассказывал, как мы стали чемпионами страны, она только кивала.
— Хочеш сэ сад мало посветит шоли?
[71]
И исправить наконец двойку по английскому?
Но так чтоб в открытую сказать Радовану, что тот уже задолбал всех этим спортом и что школа, типа, может идти побоку, — никогда. Ранка вечно дурочкой прикидывалась и каждый раз строила из себя глухую, когда Радован начинал говорить о баскетболе. Нарочно делала вид, что ничегошеньки не смыслит ни в баскете, ни в футболе. Специально отмачивала совершенно идиотские словечки. И когда я уже в миллионный раз буду смотреть документальный фильм про Джордана, она точно спросит, а кто это такой вообще? Я, конечно, скажу: «Майкл Джордан», — а она сделает вид, что в первый раз о таком слышит.
— Пока это все смотришь, уже бы давно английский выучил.
Slam и dunk
[72]
— это правильные глаголы. А пара у меня по неправильным глаголам. В этом все дело. Но Ранке до фени. Она только обрадуется, когда узнает, что я тренировки забросил. Это будет ее маленькая победа. А у Радована точно разрыв сердца случится. Вот я и молчу. И без того все как на иголках, а если скажу, что перестал тренироваться, вообще будет полный пипец. Извержение вулкана. Оно и так вот-вот случится. Уже сто лет все молчат. Радован не только со мной, но и с Ранкой говорить перестал, а если кто-то из нас двоих хоть слово произнесет, он так злобно зыркает, что мы сразу замолкаем. Ранка на него глядит: мол, она-то тут при чем? Но у Радована сейчас все виноваты. И Ранка в первую очередь. Она у него всегда козел отпущения.
— Шта мэнэ тако гледаш?
— Нэ гледам тэ.
— Гледаш.
— Зачепи.
[73]
Вот и весь разговор. Все, что у нас дома за последние несколько дней было сказано. В остальное время — полная тишина. Даже в телевизоре и то звук на минимуме, музыку не слушаем, одни только новости. Прям осадное положение. Может, голубые каски придется высылать. Ясуси Акаси и Бутроса Бутроса-Гали
[74]
. Я тут как-то захотел во двор выйти.
— Куда?
— Я только…
— Сиди и не рыпайся!
И все тут. Без шансов. Ничего не могу понять. Я уже три дня в школу не ходил. И никого это не колышет. Так и спятить можно, а что делать, непонятно. Даже Ранка в полном офигении.
— И долго он еще так будет?
— Нэ знам, синэ.
Что ни скажешь, Радован только пыхтит. Зубами скрипит от злости.
— Шта?
— Ништа.
Я с ума сойду от этой тишины. Как будто мы в бомбоубежище, а над нами истребители летают, вот мы и сидим тихо, а то обнаружат нас, и тут же начнется бомбежка.
Почему я не люблю оставаться один
Утром я опять ехал в лифте вместе с телеведущей. Только я сразу решил, что не пойду за ней до остановки. Да еще и прямо в глаза ей посмотрел. Точно не знаю, но, по-моему, она тоже на меня посмотрела. Хотя это не важно, потому что я по-любому решил послать ее на фиг за трайно.
[75]
Всех пошлю на фиг и все начну заново. Без баскетбола, без телеведущей и без Радована и Ранки. Буду продолжать с ними жить, а вот говорить с ними больше не буду. Да и фиг с ними: не хотят со мной разговаривать — мне же лучше. Дома буду только спать, а школу тоже пошлю к чертям. Мне оно на хрен не надо, да еще смотрят на тебя как на последнего болвана, если линейную функцию не решил или всякие там иксы-игреки, — бесит просто! Сами поупражняйтесь раз сто в неделю, а я потом посмотрю на вас, что там у вас будет с квадратными уравнениями. Ботаники долбаные. Да они ни одного шага сделать не могут, только и умеют, что в компьютеры пялиться! Скоро у них глаза размером с пончики будут.
И я правда не пошел за телеведущей до остановки. Вышел из подъезда с другой стороны и обошел вокруг дома, и оттуда смотрел, как она идет на остановку, но не на задницу смотрел, а чуток повыше. Не такая уж она и офигительная, когда издалека смотришь. Потом пошел в магазин за сэндвичем и вернулся домой спать.
Но вот заснуть так и не смог. Очень странно быть дома одному.
Обычно по утрам я в школу ухожу, а когда возвращаюсь, Ранка уже дома, обед готовит. Она работает с пяти утра до часу, а после всегда дома. Радован приходит около трех, а квартира такая маленькая, что даже если захочешь один побыть и закроешься у себя комнате, не поможет. Слышишь телик, миксер, телефон и Радована, который так надрывается, как будто без телефона говорит, да еще кучу всего. Или придурок какой-нибудь во дворе орет. А придурков на Фужинах всегда хватало.
Я решил сходить в магазин и купить «Спортивные новости». Хоть почитаю чего-нибудь — все равно по телику смотреть нечего. Я, конечно, мог бы позвонить, узнать, может еще кто из наших гениев забил на школу. Но мне не хотелось пока видеть ни Ади, ни Деяна, ни Ацо. Не в том я настроении, чтоб их дебилизмы слушать. Но даже «Спортивные новости» я не мог читать в такой долбаной тишине. Утром на Фужинах так все тихо, просто сдохнуть можно. Все типа работают. Пролетарии. Я вышел на балкон и глянул во двор: может, кто из знакомых пройдет. Ни одного нормального человека не увидел. Одни пенсионеры. Потом я разглядывал многоэтажку напротив: вдруг что интересное увижу. В фильмах, блин, всегда если кто-нибудь подглядывает за чужой квартирой, там обязательно двое трахаются, а я всю жизнь таращусь на миллион всяких окон и балконов и еще ни разу ничего, кроме столетней бабки в лифчике, не углядел.
