— Эй, кто пришел, спортисты!
— Давайте выпейте сок какой-нибудь. Алло! Майя! Принеси какой-нибудь сок, колу, чего-нибудь для наших пацанов!
— Да принеси ты им, чего ты их спрашиваешь! Две колы! Неси!
— Айдэ съедитэ!
С ходу его не вытащишь, хотя Деян каждый раз старается увести Дуле сразу же, но тут обязательно начинает подсирать Менсур.
— Как дела, парни? Трахаетесь, а? Эти молодухи сегодня… О-о-о-о… Голыми по улице ходят, только и смотрят, где бы кто их поимел! Разве не так, а, Йоже? Ёлки-моталки. Знали б вы, как их Йоже дрючит!
А Йоже тот даже пошевелиться не может. Даже слова произнести. Он в последний раз трахался в году так восемьдесят третьем.
— Дэё, оставь папу в покое. Нэ гриеши душу! Грех человека из-за стола поднимать!
— Одну вещь обещайте мне, пацаны! Что не станете наркоманами. Эти наркоманы! Я их вижу у нас в подъезде, они там на лестничной площадке колются этими своими иглами. Таких надо под зад! И через окно!
И вот тусишь с этими алкашами, а бедняга Деян дергает Дуле за рукав, просит, чтоб тот встал, — и так раз сто. Я каждый раз вспоминаю: когда был маленьким, Радован брал меня с собой на спорт, и потом я плелся с ним и его корешами на пиво, и уже после их первого стакана, когда я уже допил свою колу, мне становилось скучно, и я начинал дергать его за рукав и канючить: «Идэмо кучи, mama, ну, пожалуйста, я хочу домой», — а он весь вечер от меня отпихивался: «Эво, щас пойдем, вот только попием до края». И, главное, не успевал он опрокинуть один стакан, а на столе уже следующий — и так без конца. Вот и сейчас, смотрю я на Деяна, и он мне кажется таким же, как я тогда: маленьким, несчастным шестилетним ребенком, — и мне так его жалко становится, когда он вот так Дуле за рукав дергает. А Дуле еще порцию выпивки заказывает.
Почему полицейские облавы смешные
Пока мы с Деяном несли Дуле от «Кубаны» до дома, я вспомнил прикольную историю о том, как Дуле оказался в Словении. На самом деле Дуле родом из Кикинды
[90]
, а в армии служил в Призрене, в Косово. С ним вместе служили Миран из Випавы и Мухамед из Бихача. И они все так скорешились, что, рассказывают, даже плакали, когда дембель пришел. Были не разлей вода, друганы до гроба и все такое. И потом Дуле предложил, что когда все домой вернутся, то попробуют найти работу еще и для двух остальных, чтоб они могли быть вместе. Через неделю, как Дуле вернулся в Кикинду, звонит ему Миран и говорит, что нашел работу для всех троих в Любляне. Дуле, не долго думая, с чемоданом под мышкой на вокзал и в Любляну, Мухамед тоже. Мухамед был свидетелем на свадьбе у Дуле, а тот был свидетелем у Мирана, а Миран — у Мухамеда. Куча времени прошла с тех пор, как Миран умер от рака, а сын Мухамеда, Мирза, капитально подсел на иглу, а у Мухамеда после этого башку заклинило, он сына и жену Рефку оставил и вернулся в Бихач. А Дуле вычеркнули, и теперь он в «Кубане». И вот мы с Деяном прём его на себе по Фужинам, потому что он чисто в коме, ноги переставлять не может. Вот такая она, жизнь. Никогда не знаешь, что с тобой самим может случиться. Фиг знает, что там тебя впереди ждет.
Подходим к дому, а там полный трындец. Отряд особого назначения окружил Деянову многоэтажку, заблокировал оба входа и устроил шоу, как в американских фильмах. Реально охренеть можно. Было их около тридцати, если не больше, все в черном и в навороченном обмундировании. Дуле начал что-то вопить, а я чуть в штаны не наложил. Потому что вот эти точно полные психи, это тебе не какая-нибудь там легавка, эти сразу валят, а уж только потом разбираются. Им насрать на твои права и прочую хренотень. Они только громят и зачищают. С ними не пошутишь. Всё как в кино, точь-в-точь. Как они двигаются: четко друг за другом, все с винтовками, в шлемах — в общем, всё как положено. Мы с Деяном только глаза вылупили. Полный пипец. Да еще всё тихо, быстро — точно знают, куда им надо. Прям как роботы. Как будто их запрограммировали.
Ну а потом финиш. Просто оборжаться. После этой их страшной облавы и всех этих упражнений — вытаскивают из подъезда Тасича. Три бойца его скрутили и тащат в свою тачку. Я думал, помру со смеху. Вы бы посмотрели на этого Тасича! Второго такого калеку еще поискать надо. Ему за полтинник, да еще и самый настоящий инвалид. Маленький, тощий — никакой, короче. Хромает, скрюченный весь. Да ему все вечно двери лифта придерживают и все такое. И на тебе — три бойца особого подразделения его теперь держат, чтоб он не сбежал. Чувак еле на ногах стоит. Вот лучше бы они Дуле немного потаскали, а мы с Деяном влёгкую этого Тасича пешочком в участок доставили. Мать их, уж Дуле-то на себе переть — точно покруче будет!
Это те самые фараонские дебилоиды. Все Фужины уже сто лет в курсе, что Тасич что-то там с наркотой мутит. Пеши и все прочие без конца к нему шастают. Однажды даже Живка сказал: «Не девка же он молодая, чтоб пацаны к нему все время ходили! Может, он им витаминки раздает?» Ой, Живка. Нет чтобы послать к нему какого-нибудь инспектора по безопасности дорожного движения, чтоб он его слегка поспрашивал и все такое, — они облаву устраивают, и спецназ!.. Конкретно больные на голову.
Я помог Деяну запихнуть Дуле в лифт, а дальше с ним не пошел, чтоб его сестра случайно не увидела, что я помогаю ему папашу таскать. Я пошел домой. И, как всегда, надеялся, что Радован уже спит, чтобы спокойно залечь. Но этот, особо одаренный, меня, видно, поджидал: стоило мне дверь открыть — он подходит ко мне, стаскивает с плеча тренировочную сумку и начинает ее потрошить. Вытаскивает мои трусы и начинает их обнюхивать. Мать его, Кунта Кинте
[91]
этого. Ясен пень, что меня не было на тренировке и трусы благоухают ариелем и персилом. Потом Радован достает носки, форму и тренировочные штаны. Давай еще кроссовки понюхай, от них до сих пор такая вонь, что тебя стошнит. Ничего не говорит, а только злобно швыряет сумку на пол и типа идет спать. А я стою там, посреди коридора, — даже дверь не успел закрыть, — стою как обосранный. Мать твою, Радован, ты начнешь когда-нибудь разговаривать или нет?! Пошел бы ты с такими приколами! Идиот.
Почему меня зовут Марко
Ранка родилась в Дервенте, но ее семья потом сто раз переезжала из одного боснийского города в другой. В начальную школу она ходила в Баня-Луке, в торговый техникум — в Зенице. После этого они переехали в Високо, где она и встретилась с Радованом, который приехал в отпуск на свадьбу моей тетки Ружицы и Милана. Ранка тоже была на свадьбе: ее брат Драгиша был другом Милана. На этой самой свадьбе Радован и Ранка как раз и познакомились, а потом Радован позвонил в Словению и попросил немножко продлить ему отпуск. Социализм, блин, и все такое. И продлил себе отпуск аж на два месяца, тогда они с Ранкой и поженились. После этого он еще раз позвонил в Словению, чтоб его взяли обратно на работу, — и его без проблем приняли. В Високо же он ни в какую не хотел оставаться, из принципа, так как в Словению его батя Джордже заслал, и поэтому Радован решил, что принципиально, назло ему там и останется, даже если будет подыхать с голоду. Ранка сперва не хотела ехать, но потом согласилась, потому что Радован сильно настаивал. Они приехали в Словению и полгода жили в однокомнатной квартире вместе с Альмиром и Энисой. Альмир и Радован вместе работали, а Ранка и Эниса типа искали работу и нашли в каком-то рабочем кооперативе, в бухгалтерии, хотя они обе два плюс два не могли сложить. Тоже такие фишки социалистические. Потом Радован и Ранка снимали какую-то комнату в Шишке
[92]
, где и решили семейство увеличить. В съемной комнатке в девять квадратных метров. Но у Ранки выкидыш случился: какие-то проблемы со здоровьем, — после этого ее оперировали в Клиническом центре, а потом еще раз так было, и тогда какой-то доктор Йосип с какого-то острова близ Задара
[93]
сказал Радовану, что Ранка не сможет иметь детей. Вот тут они чуть не развелись. Радован как напивался, сразу начинал трындеть о трех сыновьях, а Ранка мучилась, как Иисус на кресте: чувствовала себя виноватой. Она сбежала обратно в Високо, а Радован поехал за ней, опять взял продленный отпуск, и снова они сколько-то жили в Високо, пока Радовану не позвонили и не сказали, что если он в течение трех дней не вернется — прощай служба. Радован поехал, и Ранка за ним. Они переехали на Вич, куда-то к черту на кулички, в какой-то полуразрушенный дом. Ранка снова на работу устроилась, а потом вдруг ни с того ни с сего забеременела. У Радована чуть сердечный приступ не случился. Напился так, что его потом в больнице откачивали; Ранке уже сказали, что ничего хорошего из этого не выйдет, что, может, будут какие-то страшные последствия и все такое, так что у бедной Ранки опять чуть выкидыш не случился. А когда я родился, Ранка так боялась, что у Радована от счастья поедет крыша, что выписала из Боснии Драгишу только для того, чтоб тот за Радованом следил. У него сначала вроде как все получалось, но однажды они так налакались ракии, что оба загремели в каталажку. Ранке пришлось самой, со мной на руках, ехать из роддома домой на автобусе. Радован ей звонил из тюремного изолятора, и они ругались по телефону, спорили, как меня назвать: Радован хотел, чтоб я был Йован, а Ранка — чтоб Предраг. Договориться они так и не смогли, потому что полицаи больше не давали Радовану звонить: Драгиша позвонил и договорился с Ранкой, что я буду Марко, а Радовану навешал лапшу на уши про какого-то Марко Шарко из Добоя
[94]
, который был крутым чуваком, воевал с турками и побил типа двенадцать тысяч, — так что Радован остался доволен. А когда домой вернулся, взял меня на руки, то сказал: «Вы ему вдвоем имя выбрали, а я сделаю из него всемирно известного футболиста».
