— Как дела, царэ?
[126]
Шта има?
[127]
Охренеть! Эти чефуры реально чокнутые. Чиче было по крайней мере семьдесят пять, и он меня спрашивает: «Как дела, царэ?» Как тут не описаться от смеха! И это еще такой чича, по которому сразу видно, что он полная дерёвня. Но какое ему дело? Он мотается по миру и получает удовольствие. Положить чиче на всё. Крутой перец.
— Ты из Любляны?
— Да.
— Значит, Янез. Хорошо, пускай.
Смеется чича, и я смеюсь. Никуда не денешься: если ты из Любляны, то ты Янез. И всё тут. Неважно, чефур ты, или словенец, или цыган Жарко, ты для них там, на юге, Янез. Они так называют всех, кто живет в Словении, и им по фигу, свой ты или нет. Все мы Янезы.
— И как в Словении?
— Хорошо.
— Конечно. Словения — это очень хорошо. Радуйся, что ты из Словении. Словения всегда была самой передовой. Вы, Янезы, всегда были хитрецами. Так и надо. Скажи мне, вы сортируете мусор? Знаешь, отдельно яичная скорлупа, отдельно пакеты, отдельно газеты?
— Ну, есть такое, только не все сортируют.
— Да, да. Я вижу, вы уже Европа. Я сейчас был в Германии, и там целыми днями только и делают, что мусор сортируют. На всё внимание обращают, обо всем знают. Нет у них такого, как у нас, делай всё, что тебе захочется. Там всё контролируют. Есть порядок и закон. Вот это государство! А не эти наши пашалыки
[128]
. Но вам-то легко, Янезам, вы теперь Европа.
Нам, Янезам, легко! Ну конечно, чича. Так и есть. Нам легче некуда. Все они там, на юге, думают, что мы какаем деньгами и что нам легко. Что в Европе нет проблем. Что здесь по улицам мед и молоко текут. Вот оно как. Что нам жаловаться, у нас же мусор сортируют! Э, мой чича, если б ты только знал, что в Европе тот же хрен, что в Боснии, и в Сербии, и в Тунгусии.
Чича когда-то целых семнадцать лет проработал в Германии. Вот он уселся на поезд и рванул в Мюнхен, чтоб повидать своих товарищей и бывших коллег. Турка Нури, македонца Владе и румына Корнелия. Одни немецкие чефуры. Чича там слегка погулял и теперь едет обратно, домой. И объясняет мне, что Германия рулит, что у всех его друганов есть и дома, и жены, и дети, и пенсии, и ауди — и всё, и у него тоже было бы так же, но он вернулся в Боснию и остался безо всего, потому что всё потерял во время войны. Жена умерла, дети разбежались по всему свету, дом его сожгли, и теперь он на деньги, которые ему посылают дети из Америки и Австралии, ездит в Мюнхен — в гости к Нури, Владе и Корнелию.
— А как теперь в Боснии?
— Сейчас здорово. Теперь у нас есть пирамиды. Осталось только коров превратить в верблюдов — и можно создавать египетское царство.
Знаменитые пирамиды в Високо. Это один босниец приехал из Америки и всей Боснии запудрил мозги: типа три обычные остроконечные горы — это на самом деле три пирамиды, которым уже минимум миллион лет. Только босниец может такое придумать. Такого больше нигде нет. Люди, понятное дело, завелись: нет у них пенсий, и автобанов, и центрального отопления, и сортированного мусора — пусть будут хотя бы пирамиды. И правда, что это за страна такая, Босния? Самая несчастная страна в мире. И я еду туда жить. Подумать только! Босния — это страна, в которой овцы могут перегородить центральную магистраль. Босния — это страна, в которой легавый останавливает тебя за превышение скорости, угрожает тебе судом, а потом говорит: «Сам реши, сколько будет штраф, только не забудь, что нас двое!» Босния — это страна, в которой тебе таксист, когда ты собрался пристегнуться ремнем безопасности, говорит: «Чё ты хочешь, мать твою? Не делай из меня дурака, тут тебе не Европа!» Босния — это страна, в которой все пьют капучино, потому что никогда не знаешь, как правильно сказать: кава, кафа или кахва
[129]
. Босния — это страна, которая экспортирует контрабандный товар. Босния — это страна, куда ввозят старые автомобили, автобусы и грузовики, которые уже давно свой срок отработали, — в Евросоюзе таких нет. Босния — это страна, в которой тебе доктор пишет рецепт, а ты этот рецепт потом посылаешь родственникам в Германию. Босния — это страна, где все еще можно расплатиться бонами. Босния — это страна, в которой смеются и шутят только потому, что если б вдруг все стали серьезными, тут же бы окочурились от ужаса. Босния — это страна, где людям сложнее получить визу, чем диплом, — да и от виз гораздо больше пользы! Босния — это страна, в которой у каждого есть своя бензозаправка. Босния — это страна, в которой проще найти пирамиду, чем поручителя, чтоб взять кредит. Босния — это страна, из которой удрали все боснийцы, а остались одни только сербы, хорваты и мусульмане. Босния — это страна, в которой поезда останавливаются на переходе для пешеходов. Босния — это страна, в которой люди с тоской вспоминают военное время: тогда они могли хотя бы надеяться, что когда-нибудь будет лучше. Теперь они знают, что этого еще долго не случится. И в эту самую Боснию меня отправил Радован.
— А кто там у тебя — в Боснии?
— Кого там только нет. Бабушка и дед. И дяди, и тети, и родственники, и родственницы. Меньше, чем до войны, но все равно.
— Очень хорошо. И сколько времени пробудешь?
— Посмотрим. Не знаю еще…
— Хорошо, хорошо. Лишь бы только был жив и здоров, — неважно, где ты.
И правда, кого там у меня только нет. В этой Боснии действительно всегда был миллион наших родственников. Фигова туча Джорджичей и Ранкиных Миличей. Только одно дело — побыть с ними неделю или, куда ни шло, две и совсем другое дело — остаться надолго. Потому что сперва все радуются, и начинаются шутки, веселье, готовка, ракия, песни, мясо на огне, кофепитие и еще разное. Круто. Все друг другу желаем всего самого-самого, и все мы счастливые, когда встречаемся, и все писаются от смеха, и рассказывают анекдоты, и Милан и Драгиша заливают свои истории из старых времен, и всякие там деревенские приколы, и все такое. И так пару дней, а потом никто уже не может прикидываться, что ему здорово, и все начинают ссориться друг с другом и выносить друг другу мозг, и потом только и видишь, что у всех полная жопа, что их доканывает это их нищенство, что у них нет больше сил, что ничего нет, что нервы у всех на пределе, что они больные, унылые, разочарованные, одинокие, что они только и делают вид, что все круто, чтоб мы не волновались и чтоб не видели, в какой бедности они живут. Все начинает трещать по швам. Самое настоящее мучение. В конце всегда только ждешь, когда уже можно валить домой, в Словению: невозможно больше это терпеть, смотреть на людей, которых любишь, и видеть, как им приходится страдать и мучиться, чтобы просто выжить, и как их все это достало, как им вообще больше жить не хочется. И ты всегда радуешься, что живешь не здесь, а в Словении, и видишь, что ты другой и что ты не один из них — ты Янез и тебе легко, потому что ты в Европе и сортируешь мусор.
