Чтобы сплетни в деревне утихли, я отправился к мировому судье в Бейшехире. «Ты ведь даже не смог спрятать паспорт своей дочери, – попенял он мне. – Ясно, что девушка сбежала по собственной воле. Правда, ей еще нет восемнадцати, так что я могу выдвинуть обвинение. Я могу послать за ними жандармов. Но тогда, если злоба твоя пройдет и ты решишь простить зятя, разрешишь им пожениться должным образом, тебе долго придется иметь дело с этим судом. Иди в кофейню и хорошенько обо всем подумай, и, если не передумаешь, я здесь».
По пути в кофейню я зашел в столовую «Кырык Кепче» поесть чечевичного супа и прислушался к разговорам за соседним столом. Там говорили, что в Обществе защиты животных вот-вот начнется петушиный бой, и я пошел за ними. В общем, так я и вернулся в деревню, не решив, что делать. Месяц спустя, сразу после Рамазана, через Ведиху дошли кое-какие новости: Райиха в Стамбуле, у нее все хорошо, она беременна, а человеком, с которым она сбежала, оказался Мевлют, двоюродный брат ее мужа Коркута. Ведиха видела этого придурка Мевлюта и знала, что он совершенно нищий. Я сказал: «Никогда не прощу их», но Ведиха уже поняла, что прощу.
Ведиха. Райиха появилась у нас на Дуттепе как-то раз вскоре после праздника Разговения
[50]
тайком от Мевлюта. Она рассказала, что очень счастлива с ним и что ждет ребенка. Затем она обняла меня и заплакала. Она рассказала, как ей одиноко, как все ее пугает, и поведала, что хочет жить так, как привыкла в деревне, со своими сестрами, в семье, среди деревьев и цыплят, другими словами, в доме с садом, как наш на Дуттепе, – а не в облезлой тесной лачуге. На самом деле милая моя Райиха просто хотела, чтобы наш отец перестал говорить: «Не может быть свадьбы у сбежавшей девушки» – и просто простил ее, позволив ей гражданский обряд и свадьбу. Не могу ли я уговорить всех помириться, успокоить Коркута и моего тестя Хасана, не тревожа чувств моего отца, и решить все это прежде, чем ребенок в ее животе слишком вырастет? «Посмотрю, что можно сделать, – сказала я. – Но вначале ты должна еще раз поклясться, что никогда не скажешь ни папе, ни кому-либо еще, что в этом принимал участие Сулейман и что я передавала письма Мевлюта». Райиха, беззаботная по натуре, тут же поклялась. «Я уверена, что каждый в душе рад тому, что я сбежала и вышла замуж, потому что теперь очередь Самихи», – сказала она.
Коркут. Я ездил в Гюмюш-Дере и после недолгого разговора с рыдавшим у меня на руках тестем-горбуном я убедил его простить свою дочь Райиху. Я был вначале слегка раздражен, потому что он вел себя так, будто я участвовал в побеге (позже я понял его тон как знак того, что он знает, что Ведиха и мой брат Сулейман приложили к этому руку), но на самом деле он был доволен, что Райиха вышла замуж, – просто его бесило, что Мевлют спер его дочь даром. Чтобы улестить его, я пообещал помочь починить обрушившийся забор у него в саду; позже я переслал ему две тысячи лир с Ведихой.
Мевлют встревожился, когда узнал, что Горбун Абдуррахман простит их только при условии, что они приедут в деревню, чтобы извиниться и поцеловать ему руку. В ходе такого визита Мевлют неизбежно должен был встретиться лицом к лицу с красавицей Самихой – предполагаемым адресатом всех его писем, – и он был уверен, что не сможет скрыть смущение, когда увидит ее. Мевлют не спал все четырнадцать часов, что они ехали на автобусе от Стамбула до Бейшехира, думая о такой перспективе, пока Райиха посапывала рядом, как ребенок. Самым сложным было скрыть затруднение от Райихи, которая радовалась, что все разрешилось наилучшим образом. Мевлют боялся, что, даже позволив себе думать об этом, он даст Райихе повод для ревности. Райиха почувствовала, что ее мужа что-то гложет. Когда они пили чай на автобусной станции с заправкой «Дагбаши», где автобус остановился ненадолго посреди ночи, она наконец спросила: «Ради Аллаха, скажи, в чем дело?»
– Мои странные мысли, – сказал Мевлют. – Что бы я ни делал, чувствую себя совершенно одиноким в этом мире.
– Ты больше никогда не будешь чувствовать себя одиноким, теперь я с тобой, – сказала Райиха тоном женщины, утешавшей ребенка.
Она нежно прижалась к нему, а Мевлют смотрел на ее призрачное отражение в окне чайной и знал, что никогда этого мига не забудет.
Сначала они два дня побыли в Дженнет-Пынар, в деревне Мевлюта. Его мать постелила Райихе лучшее белье и принесла орехов с цукатами, любимое лакомство Мевлюта. Она постоянно целовала свою невестку, показывала Мевлюту руки Райихи, ее ладони, ее уши и говорила: «Какая она красавица, не так ли» Мевлют грелся в материнской ласке, которой был лишен с тех пор, как в двенадцать лет переехал в Стамбул, но в то же время чувствовал недовольство и легкое презрение, которых совершенно не мог объяснить.
Райиха. За те пятьдесят дней, что я провела в Стамбуле, я так соскучилась по моей деревне, нашему дому, саду, по нашей старой деревенской дороге, деревьям и цыплятам, что ненадолго ушла от всех. В той самой комнате, в которой я зажигала и гасила свет, чтобы дать сигнал Мевлюту в ту ночь, когда мы сбежали, мой муж теперь стоял перед моим отцом, как нашаливший школьник, и просил его о прощении. Я никогда не забуду, как счастлива была в ту минуту, когда он целовал руку моего дорогого отца. После этого я вошла с подносом и подала кофе, очаровательно улыбаясь всем, кто был в комнате. Мевлют так нервничал, что выхлебал горячий кофе, как лимонад, даже не подув на него, и из его глаз покатились слезы. Они беседовали о том о сем. Мевлют очень расстроился, поняв, что я остаюсь с отцом и Самихой и не вернусь в Стамбул до свадьбы, прямо как настоящая невеста.
Мевлют был раздосадован тем, что Райиха скрыла от него свои планы остаться некоторое время дома. Он в раздражении шагал в сторону своей деревни, но в глубине души был очень доволен, что не увидел в доме Самиху. Он радовался временной отсрочке позора, зная тем не менее, что эта проблема не решена, а только отложилась до свадьбы в Стамбуле. Райиха упоминала сестру, но по какой-то причине та не показывалась. Означало ли это, что она тоже сгорает со стыда и хочет обо всем забыть?
На следующий день, по дороге назад в Стамбул, в автобусе, который скрипел и раскачивался в ночи, как старый корабль, Мевлют крепко заснул. Он проснулся, когда автобус снова остановился на заправке «Дагбаши», сел за тот же стол, за которым пил чай с Райихой на пути в деревню, и только теперь осознал, как сильно любит ее. Достаточно было провести один день наедине с самим собой, чтобы понять, что всего за пятьдесят дней его любовь к Райихе превзошла все, что он когда-либо видел в фильмах или слышал в сказках.
Самиха. Мы так рады, что Райиха нашла мужа, который любит ее и такой честный, такой милый, как маленький мальчик. Я поехала в Стамбул на свадьбу с отцом и Райихой. Это наша вторая поездка, и, конечно, мы опять живем у Ведихи. Мы с сестрами прекрасно провели время с другими женщинами на Ночи Хны накануне свадьбы и смеялись до слез: Райиха изображала, как отец ругается с кем-то, а Ведиха представляла Коркута, потерявшего терпение в пробке и орущего на всех вокруг. Я показала кавалеров, которые пришли свататься ко мне в дом, но не знают, как себя вести, куда положить коробку сластей и одеколон, которые они купили у торговца Аффана через улицу от мечети Эшрефоглу в Бейшехире. Теперь была моя очередь выходить замуж. Это усложняло мне жизнь. Мне не нравилось ни то, что отец охраняет меня, ни все эти любопытные глаза, разглядывающие нас, когда кто-нибудь открывал дверь в комнату, где мы проводили Ночь Хны. Мне нравились проникновенные взгляды кавалеров, бросаемые издалека, как будто они уже безнадежно влюблены (некоторые из парней при этом поглаживали усы). Но были и такие, кто считал, что проще произвести впечатление на моего отца, и это приводило меня в ярость.
