Сегодня утром Сулейман пришел ко мне, вертя на пальце ключи от машины, как четки; он сказал, что ему в полдень надо на ту сторону Босфора, чтобы забрать шесть мешков цемента и какое-то железо в Юскюдаре. Он собирался проехать по Босфорскому мосту и пригласил меня поехать с ним. Я спросила сестру Ведиху, можно ли. «Как хочешь, – сказала она. – Но ради Аллаха, будь осторожна». Что она имела в виду? Когда мы ходили в тот раз в «Палас-синема», отец и Ведиха не возражали, чтобы Сулейман сидел рядом со мной, так что когда я посреди фильма почувствовала, как его рука ползет, словно осторожный краб, чтобы потрогать мою ногу, я старалась понять, было ли это намеренно или случайно, но так и не поняла… В этот морозный зимний день, когда мы проезжали по Босфорскому мосту под лучами полуденного солнца, Сулейман был безупречно вежлив и внимателен. Он только спросил: «Самиха, хочешь, я сверну в правый ряд, чтобы тебе было лучше видно?» – и перестроился на своем фордовском фургоне так близко к краю, что мне показалось – мы вот-вот упадем на русский корабль с красной трубой, проплывающий внизу.
Мы пересекли Босфорский мост и поехали по ужасной, изрытой дороге на окраину Юскюдара, которая была далеко от всех туристических красот: здесь находились цементные фабрики, окруженные колючей проволокой; мастерские с разбитыми окнами; брошенные дома, выглядевшие хуже, чем деревенские, и тысячи ржавых железных бочек. Их было так много, что я подумала, не падают ли они с дождем с неба.
Мы остановились на площадке, окруженной полуразвалившимися домами. Если хотите знать мое мнение, все выглядело очень похоже на Дуттепе (нищета, другими словами), только поновее и поуродливей. «Это филиал нашей строительной фирмы „Акташ Иншаат“, мы ее вместе с Вуралами основали!» – сказал Сулейман, выходя из машины. Двинувшись в сторону уродливого строения, он повернулся и угрожающе предупредил: «Не вылезай из фургона!» Конечно, мне сразу захотелось вылезти. Но вокруг не было ни одной женщины, так что я осталась дожидаться на переднем пассажирском сиденье.
К тому времени, когда мы пробрались через пробки, обедать было уже поздно, и Сулейман решил не довозить меня до дому. Когда мы подъехали к Дуттепе, он заметил каких-то друзей и резко остановил машину. «Ладно, мы уже близко, тут не так уж трудно забраться на холм, – сказал он. – Вот, возьми это и купи матери немного хлеба по дороге!»
Я купила хлеб и медленно поплелась к дому Акташей.
Райиха. Безымянная девочка в моем животе выросла так сильно, что мне было уже трудно садиться. Однажды вечером Мевлют читал имена из своей книжки: «Хамдуллах – тот, кто благодарит Аллаха; Убейдуллах – слуга Аллаха; Сейфуллах – воин Аллаха». Я решилась прервать его: «Дорогой, в этой книге есть что-нибудь про имена девочек?» Он сказал: «О, гляди-ка, есть, кто бы мог подумать?» Он сказал это как человек, который однажды обнаружил, что в его любимом ресторанчике, куда он ходит много лет, есть «семейная комната» на втором этаже, предназначенная для женщин. Такой человек мог бы кинуть сквозь щель в двери быстрый, застенчивый взгляд на женщин, и точно таким же образом Мевлют мельком посмотрел на последние страницы, перед тем как снова вернуться к именам мальчиков. К счастью, Ведиха сходила и принесла мне еще две книги из славного магазинчика в Шишли, в котором также продавались и игрушки. В одной из них содержались в основном национальные имена Средней Азии, такие как Куртджебе, Алпарслан или Атабек, а имена девочек жили на отдельных страницах, подобно тому как мужчины и женщины жили раздельно в османских дворцах. В «Энциклопедии современных имен», однако, мальчики и девочки были перемешаны, словно в частной школе или на свадьбе в богатой европеизированной семье, но Мевлют лишь смеялся, когда читал женские имена – Симге, Сюзан, Мине, Ирем. Внимательно он изучил только мужские: Толга, Хакан, Кылыч.
Рассказывая все это, я не хочу, чтобы вы подумали, что для Мевлюта рождение дочери Фатьмы в апреле оказалось какой-то трагедией или что он начал иначе относиться ко мне за то, что я не смогла подарить ему сына. Все было совсем наоборот. Мевлют был так счастлив стать отцом, что повторял каждому, что всегда хотел девочку, да и сам в это поверил. На нашей улице жил фотограф по имени Шакир, который делал фотографии людей, пивших ракы и вино в барах Бейоглу, потом быстро бежал в свою старую лабораторию, чтобы побыстрее проявить их, напечатать и продать. Мевлют однажды привел его к нам, чтобы он снял его, улыбающегося во весь рот, с малышкой на руках. Мевлют приделал фото к стеклу на своей тележке и роздал немного риса бесплатно, говоря покупателям: «У меня девочка родилась». Вернувшись вечером домой, он сразу сажал Фатьму на колени, подносил ее левую ручку близко к глазам, тщательно разглядывал ее пальчики, словно часовщик у себя в лавке, и приговаривал: «Смотри, у нее тоже есть ноготки» – и затем сравнивал свои и мои пальцы с дочкиными и целовал нас обеих со слезами на глазах, полный восхищения этим чудом Аллаха.
Мевлют был очень счастлив, но в душе его шевелилось нечто странное, о чем Райиха не подозревала. «Благослови Аллах вашего красивого сына!» – говорили покупатели, увидев фотографии Фатьмы у него на тележке, где они отсыревали от пара, поднимавшегося от риса, и тогда Мевлют признавался им, что это девочка. Немало времени ушло и на признание перед самим собой того, что настоящей причиной его грусти стала ревность к ребенку. Вначале он думал, что его раздражает необходимость просыпаться несколько раз посреди ночи, когда Райихе надо покормить Фатьму. Кроме того, все лето была проблема с комарами, которые пробирались под детскую москитную сетку и пили малышкину кровь, из-за чего она все время плакала. Наконец Мевлют заметил, что странное чувство охватывает его каждый раз, когда он видит, как Райиха воркует над ребенком и дает ей свою огромную грудь: ему было неприятно видеть, что Райиха смотрит на девочку с той любовью и восхищением, которые, казалось, должны быть предназначены ему. Однако он не мог сказать ей об этом и начал обижаться на нее. Райиха и ребенок стали одним целым, и Мевлют ощущал себя ненужным.
А ведь ему нужна была жена в доме, которая бы постоянно говорила ему, как он важен. Но с тех пор как родилась Фатьма, Райиха перестала говорить ему: «Ты сегодня очень хорошо поработал, Мевлют!», «Как мудро ты придумал использовать оставшийся фруктовый сироп, чтобы подсластить бузу, Мевлют!», «Надо же, как ты сумел заманить к себе всех чиновников из муниципалитета, Мевлют!». Во время Рамазана никто не продавал еду на улицах, так что Мевлют днем сидел дома. Ему хотелось заниматься с Райихой любовью все утро, чтобы отвлечься от ревности, но она не хотела «делать этого» перед ребенком. «Прошлым летом ты боялась, что Аллах увидит нас, теперь ты боишься, что ребенок увидит нас! – однажды закричал на нее Мевлют. – Тогда вставай и замеси мороженое». Мевлюту доставляло удовольствие следить, как Райиха, пьяная от счастья материнской и женской любви, покорно вылезает из постели и месит мороженое, сжимая длинную ложку обеими руками, вены на ее изящной шее выступали от напряжения, а он, глядя на нее, время от времени покачивал детскую кроватку.
