Самиха. Все, что я видела на нашем пути по Стамбулу, мне очень нравилось и меня поражало: толпа, люди, уворачивавшиеся от автобусов и перебегавшие на другую сторону, девушки в смелых юбках, парки, большие старые жилые дома. Мне нравилось все это. Сулейман знал, как мне нравилось ездить по городу в его фургоне (я постоянно просила его взять меня с собой), но он редко брал меня, и знаете почему? (Мне пришлось изрядно поломать голову над этим.) Потому что, с одной стороны, ему хотелось быть ближе ко мне, а с другой – он не мог уважать девушку, которая слишком близко дружит с юношей до того, как выйдет за него замуж. Но я такая девушка, которая выйдет лишь за того мужчину, которого любит, – это ясно? Я не думаю о деньгах, я только следую за своим сердцем и готова принять последствия того, что совершила.
Сулейман. Еще до того, как я доехал до Меджидиекёя, они уже проехали Шишли. Я вернулся домой и припарковал фургон, пытаясь сохранять спокойствие. Я все еще не мог поверить в произошедшее, так как не мог представить, что кто-то посмеет украсть мою суженую прямо средь бела дня в самом сердце Стамбула. Никто не стал бы даже пытаться совершить подобное безумство; каждый знает, что за такое убивают.
Самиха. Дуттепе вовсе не «сердце Стамбула», да и я, как вы знаете, не обещала Сулейману ничего. Правда, что за такое могут убить, но, во-первых, каждый день кто-то умирает, а во-вторых, именно поэтому мы и сбежали так далеко. Стамбул бескраен. Теперь, когда горизонт был чист, мы остановились в кафе и пьем айран из картонных коробок. Усы моего любимого от айрана побелели. Я никогда не скажу вам его имя, и вы никогда не найдете нас, так что даже не пытайтесь спрашивать.
Сулейман. Когда я вернулся домой, Ведиха приложила кусок ваты к ране у меня на лбу. Я вышел в сад и дважды выстрелил из «кырык-кале» в шелковичное дерево. После этого воцарилась странная тишина. Я не переставал думать, что Самиха, конечно, вернется домой со своим чемоданчиком как ни в чем не бывало. Тем вечером все собрались в доме. Кто-то выключил телевизор, будто кто-то умер, и я понял, что больше всего меня мучила тишина. Брат курил не переставая. Горбун Абдуррахман был пьян; Ведиха плакала. В полночь я вышел в сад и, глядя с Дуттепе на рассыпанные огни города, поклялся Аллаху, что отомщу за случившееся. Самиха стояла у окна где-то среди миллионов огней там внизу. Осознание того, что она не любит меня, причиняло невыносимую боль, так что я представлял, будто ее увезли против воли, и мне сразу захотелось поубивать тех ублюдков. Наши предки пытали преступников перед тем, как казнить их, – в такие моменты по-настоящему понимаешь важность традиции.
Абдуррахман-эфенди. Каково это – быть отцом, дочери которого сбегают одна за другой? Я немного смущен, но в то же время горд тем, что мои дочери не дожидаются мужа, которого для них выберет кто-то другой, а смело идут с мужчиной. Если бы у них была мать, она бы нашла подходящий путь и никому не пришлось бы убегать… В браке доверие важнее любви, это все знают. Меня беспокоит то, что будет с бедной Ведихой, когда я уеду в деревню. Но моя старшая мудрее, чем выглядит, и, может, она найдет способ избежать наказания.
Сулейман. Я полюбил Самиху даже сильнее после того, как она убежала. До ее бегства я любил ее потому, что она красива и умна, и потому, что все восхищались ею. Это было понятно. Теперь я люблю ее за то, что она покинула меня. Это еще более понятно, но боль невыносима. Я провожу утренние часы в нашем магазине, погруженный в мечты о ее возвращении. Она обязательно должна вернуться – тогда мы поженимся и устроим пышную свадьбу.
Коркут. Пока в доме никто не помогает, украсть девушку трудно. Несколько раз заводил я этот разговор, но Ведиха будто ничего и не слышала. Она лишь плакала и причитала: «Откуда мне знать, город такой огромный». Однажды мы остались дома вдвоем с Абдуррахманом-эфенди. «Некоторые отцы берут с мужчин деньги и все, что пожелают, а затем, когда находят лучший вариант, тайно продают своих дочерей богачам и притворяются, будто дочь сбежала. Пожалуйста, не пойми меня неправильно, Абдуррахман-эфенди, ты уважаемый человек, но как могла Самиха не подумать об этом, когда убегала?» – спросил я. «Я первый заставлю ее заплатить за это», – ответил он. Позже он обиделся на мои слова и перестал приходить домой на обед. Тогда я сказал Ведихе: «Я не знаю, кто из вас помог ей, но ты не покинешь этот дом, пока я не узнаю, куда Самиха убежала и с кем». – «Прекрасно, – ответила жена, – ты все равно никогда не позволял мне выйти за пределы квартала, так что теперь буду сидеть дома. Но хоть в сад-то мне можно выйти?»
Сулейман. Однажды вечером я посадил Абдуррахмана-эфенди в фургон и поехал вниз к Босфору, сказав ему, что нам надо поговорить. Мы отправились в рыбный ресторан «Таратор» в Сарыере и сели в углу подальше от аквариума с рыбой. Мы заказали жареных мидий, но их еще не принесли, а мы уже допивали по первому стаканчику ракы на пустой желудок, и я сказал: «Абдуррахман-эфенди, вы прожили намного больше меня, я уверен, что вы знаете ответ на мой вопрос. Ради чего живет человек?» Абдуррахман-эфенди еще в дороге почувствовал, что наш разговор может принять опасный оборот, так что он надолго задумался, стараясь подобрать самый безобидный ответ. «Ради любви, сынок!» – сказал он. «А ради чего еще?» Он снова задумался и сказал: «Ради дружбы». – «И?..» – «Ради счастья, сынок. Ради Аллаха… ради родины…» – «Человек живет ради чести, отец!» – оборвал его я.
Абдуррахман-эфенди. На самом деле я живу ради дочерей, но ему я этого не сказал. Я старался поддакивать этому злому молодому человеку, потому что в душе понимал, что он в чем-то прав, к тому же мне было жаль его. Мы выпили так много, что все мои позабытые воспоминания поплыли вокруг меня, словно рыбы в аквариуме. В конце застолья я набрался смелости: «Сулейман, сынок, я знаю, как тебе больно и как ты сердит, и я понимаю тебя. Нам тоже больно и мы тоже сердиты, потому что поступок Самихи поставил нас в очень трудное положение. Но нет причин притягивать к этому задетые гордость и честь! Твое достоинство никоим образом не пострадало. Ты не был женат на Самихе и даже не сватался к ней. Да, я хотел бы, чтобы вас связали узы брака до того, как вы узнаете друг друга. Я совершенно уверен, что вы были бы счастливы. Но сейчас неправильно тебе превращать это в дело чести. Все знают, что пышные фразы про честь на самом деле просто оправдание для того, чтобы позволить людям с чистой совестью убивать друг друга. Ты собираешься убить мою дочь?»
Сулейман, конечно, рассердился. «Простите, отец, но разве у меня не должно быть, по крайней мере, права последовать за ублюдком, который сбежал с Самихой, и покарать его за содеянное? Этот мерзавец унизил меня, разве не так?» – «Успокойся, сынок». – «Имею я право или нет?» – «Потише, сынок». – «Когда ты приезжаешь из деревни и годами трудишься изо всех сил, стараясь обустроить свою жизнь на этой городской свалке, а затем какой-то жулик приходит, обманывает и обирает тебя до нитки, очень трудно оставаться спокойным». – «Поверь мне, сынок, если бы все зависело от меня, я бы взял Самиху за загривок и сам привел бы ее домой. Я уверен, она понимает, что совершила ошибку. Как знать, может быть, пока мы пьем здесь, она возвращается с поджатым хвостом». – «Кто сказал, что мы с братом примем ее назад?» – «Ты не примешь назад мою дочь, если она вернется?» – «Мне надо думать о своей чести». – «Но что, если никто к ней пальцем не прикоснулся?»
