– Ничего из того, что ты говоришь, не было, – сказала Ведиха стальным голосом. – Я и твоему брату скажу. И на этом разговор окончен. Хватит с меня этого. Ясно?
Как видите, если ей надо припугнуть меня, Ведиха называет своего мужа «твой брат» вместо «Коркут».
Райиха. Я читала письма Мевлюта, перелистывала их, отыскивая, к примеру, то место, где Мевлют сравнивал мои глаза с «печальными горами Карса». Вечерами, дожидаясь возвращения мужа, слушая болтовню Рейхан и сопение девочек во сне, я вставала и вновь шла читать его письма. Мевлют писал: «Мне не нужно другого взгляда, другого солнца в жизни». По утрам, на Рыбном рынке, стоя с Фатьмой и Февзие посреди вони и грязи, я следила, как птичник Хамди ощипывает курицу перед тем, как порубить ее на куски и опалить кожу, и вспоминала, как Мевлют однажды назвал меня своей «любимой, которая пахнет розами и раем», и мне сразу становилось лучше. Когда лодос обдавал город запахами сточных вод и водорослей, небо приобретало цвет тухлого яйца, мне становилось тяжело на душе, и я возвращалась к письму, в котором Мевлют говорил мне, что у меня глаза «черны, как безлунная ночь, и чисты, как свежий весенний родник».
Абдуррахман-эфенди. В деревенской жизни больше нет ничего хорошего, теперь обе девочки замужем, так что я поехал в Стамбул, как только появилась возможность. Засыпая и просыпаясь в дребезжащем автобусе, я каждый раз с горечью гадал, ждут ли меня там. В Стамбуле я остановился у Ведихи и как мог старался избегать вечно недовольного чем-то Коркута и его отца-бакалейщика Хасана, который с каждым годом все больше походил на привидение. Я усталый старик без гроша в кармане и в жизни никогда не останавливался в гостиницах. Мне кажется, есть что-то недостойное в том, чтобы платить за место для сна.
Неправда, что я брал подарки и деньги от Сулеймана и Коркута в обмен на разрешение Сулейману жениться на моей дочери Самихе. То, что Самиха сбежала, не значит, что я все это время их обманывал. Коркут оплатил мои зубы, но я считал эту щедрость подарком от мужа Ведихи, а не выкупом за мою младшую дочь. Кроме того, просто оскорбительно предполагать, что такая красавица, как Самиха, равноценна каким-то протезам!
Сулейман все еще не успокоился, так что я старался держаться от него подальше, когда бывал в доме Акташей, но однажды ночью он поймал меня на кухне. Мы обнялись, словно отец и сын, что было для нас необычно. Его отец уже ушел спать, так что мы с большим удовольствием «приговорили» полбутылки ракы, которую Сулейман прятал за корзиной картошки. Я не вполне помню, что было дальше, но перед самым призывом к молитве на рассвете слышал, как Сулейман снова и снова говорит одно и то же.
– Отец, ты прямой человек, так что скажи мне сейчас честно, именно так все и было? – повторял он. – Мевлют писал все свои любовные письма Самихе.
– Сулейман, сын мой, не важно, кто в кого был вначале влюблен. Важно быть счастливым после свадьбы. Вот почему наш Пророк сказал, что, когда девушка и юноша собираются пожениться, им не дóлжно встречаться до свадьбы и растрачивать любовное волнение преждевременно, и поэтому же Коран запрещает женщинам ходить с непокрытой головой…
– Очень правильно, – сказал Сулейман.
Правда, я не думаю, что он действительно согласился со мной, он просто не осмеливался спорить с тем, что связано с Пророком или Священным Кораном.
– В нашем мире, – продолжал я, – девушки и юноши, которые помолвлены, не должны знать друг друга до тех пор, пока не поженятся, так что не важно, кто должен был получить те любовные письма. Письма – это просто знак; на самом деле важно, что в твоем сердце.
– То есть ты говоришь, что не важно, что Мевлют писал письма Самихе, если его судьба была быть с Райихой?
– Это не важно.
Сулейман насупился:
– Аллах видит истинные НАМЕРЕНИЯ своих созданий. Всевышний предпочитает человека, который постится во время Рамазана, имея НАМЕРЕНИЕ, тому, который голодает, оттого что у него нет еды. Потому что один из них делает это со смыслом, а другой – нет.
– Мевлют и Райиха – добрые люди в глазах Аллаха. Не беспокойся о них, – сказал я. – Аллах доволен ими. Он любит счастливых людей, которые знают, как довольствоваться тем малым, что имеют. Могли бы Мевлют и Райиха быть счастливы, если бы Он не любил их? И если они счастливы, нам больше не о чем говорить, не так ли, Сулейман, сынок?
Сулейман. Если Райиха и правда верила, что письма были предназначены ей, почему она не сказала Мевлюту просить ее руки у отца? Их бы сразу поженили, без необходимости сбегать. Непохоже, чтобы у нее были еще поклонники. Но всегда считалось, что Горбун Абдуррахман просит много денег за руку своих дочерей… Так что Райиха могла остаться старой девой, а ее отец не имел бы возможности перейти к выдаче замуж следующей дочери, Самихи, – той, которая действительно красавица. Вот так просто. Конечно, все равно он не получил бы денег за свою младшую дочь, но это другое дело.
Абдуррахман-эфенди. Вскоре я перебрался к своей младшей дочери в квартал Гази, на другом конце города. Сулейман еще не оправился после произошедшего, так что я никому не сказал, что собираюсь остановиться у Самихи и Ферхата, и притворился, что возвращаюсь в деревню. Мы с Ведихой поплакали, обнимаясь на прощание. Я взял свою сумку и сел на автобус от Меджидиекёя до Таксима. Так как машины почти не двигались в плотном потоке, некоторые пассажиры, которым надоело быть прижатыми друг к другу, кричали: «Открой дверь, водитель!» – всякий раз, как мы приближались к очередной пробке, но водитель отказывался: «Мы не на остановке». Я следил за их перебранкой, не вмешиваясь. В следующем автобусе, на который я сел, людей тоже набилось как сельди в бочке, и к тому времени, как я вышел на Гази-Османпаша, я чувствовал себя совершенно расплющенным. Я сел на синий мини-автобус от Гази-Османпаша и к закату добрался до квартала Гази.
В этой части города казалось темнее и холоднее; облака висели ниже и выглядели более грозными. Я заторопился вверх по склону холма, на котором располагался весь район. Вокруг никого не было, и я чувствовал запахи леса и озера на краю города. Глубокая тишина спускалась с гор на призрачные дома.
Моя любимая дочь открыла дверь, и мы оба заплакали, обнявшись. Я сразу понял, что моя Самиха плачет оттого, что она одинока и несчастна. Ферхат пришел домой только после полуночи и сразу рухнул в кровать. Они оба так много работали, что к ночи у них не оставалось ни энергии, не сердечных сил быть вместе в этом доме у подножия горы. Ферхат показал мне свой сертификат Анатолийского университета; он наконец-то сумел получить высшее образование на соответствующих курсах. Надеюсь, теперь они будут счастливы. Но уже в первую ночь я лежал без сна. Этот Ферхат никогда не сделает мою красивую, умную, любимую Самиху счастливой. Не потому, что они сбежали! Как вы понимаете, меня беспокоило то, что этот человек заставляет ее работать горничной.
Но Самиха отказывалась признать, что несчастна оттого, что вынуждена прибираться в чужих домах. Когда ее муж утром ушел на работу, Самиха вела себя так, как будто была совершенно довольна своей жизнью. Она взяла выходной, чтобы побыть со мной. Она взбила мне яйцо в медном блюде. Она подвела меня к окну и показала участок земли, отмеченный фосфоресцирующими камнями. Мы вышли в маленький сад, вокруг нас были сплошные холмы, покрытые бедными соседскими домами, которые смотрелись как белые коробки. Очертания самого города были почти не видны с этого расстояния.
