– Да вот не было, и все тут. Ни одной, – подумав, уточнил Пятак и опять полез пятерней в свою бородку.
Вообще-то невежливо шкрябать свою волосню, когда с тобой разговаривает целый князь. Ладно, сам виноват, устроил тут панибратство, вот они и рады сесть на шею.
– А тебе царь так все и сообщает, – усмехнулся я, хотя на душе заскребли кошки.
– Знамо нет, токмо и мы, чай, не без ушей. Разговоры среди евоной дворни были такие, что, мол, таперича в ближайший месяцок всем попотеть придется, потому как опосля грязника уже и свадебку решено сыграти, прямо в Михайлов день. Да оно и правильно. Чай, последняя неделя пред Филипповым заговеньем
[77]
, а во время поста что за свадьба? Ни тебе погулять вволюшку, ни мясцом оскоромиться. А ведь сказано – яко гуляли, тако и жисть проживали.
Ха! Он еще и рассуждает! Рассудительный какой! Да еще эти конопушки на морде. И вообще, с чего я взял, что он не приучен врать? Ну врет же Пятак, врет как сивый мерин! И подробностей нагромоздил для достоверности. Тоже мне психолог из Средневековья.
– А может, остальные еще не приехали? – пришла мне в голову спасительная мысль. – Я слыхал, что государь каких-то Васильчиковых позвал, вроде у них тоже некая Анна на выданье имеется, да еще кого-то. – И жадно уставился на него в нетерпеливом ожидании.
Вообще-то сам виноват. Зря я стал слушать этого пустомелю с языком как длинное помело. «Рыжий не соврет, так сбрешет», – припомнилась мне народная мудрость. Точно. Городит сам не зная что. Но ничего. Сейчас я выведу этого брехуна на чистую воду. Впрочем, может, он даже и ни при чем. Просто явное чудовищное недоразумение, которое вот-вот выяснится, и тогда все встанет на свои места.
Я вот про жену Никиты Яковли тоже думал, что она – моя Маша. И ведь все на ней сходилось – княжна Мария Андреевна, урожденная Долгорукая. И лицом бела, и красива, и дородна, а все равно оказалась, что не она. Так и тут. Скоро все прояснится, и окажется, что этот балабол, который сейчас стоит передо мной с глупой улыбкой на уродливой роже, осыпанной грязными пятнами, дико ошибся, выдавая желаемое за действительное.
– Да на что им приезжать-то, князь-батюшка, егда государь с нашим князем Андреем Тимофеевичем все уже сговорил, – не сдавался рыжий, теребя свою паршивую ржавую бороденку и отрицательно мотая головой.
Как же я не люблю упрямых людей. Терпеть не могу! Встанут на своем, и хоть что ты с ними делай. Сейчас домотается головой до того, что она у него отвалится. А я помогу.
– И что же они сговорили? – саркастически усмехнулся я.
Голос, правда, слегка подрагивал. Но это не от волнения. Чего мне волноваться-то в самом деле? Скорее от сарказма – так много я его вложил в свой вопрос. И вообще, что он себе позволяет?!
– Да про свадебку же! – воскликнул рыжий.
– А этот их разговор ты сам слыхал? – уточнил я.
Ага-а! Вон как сразу затряс своей козлиной бородой! Ну то-то. Будешь знать, как бабские сплетни пересказывать…
– Князь нам о том поведал. Он и не таился. Обещался по приезде кажному по рублю выдать. Ну в утешение, что мы там гульнуть не смогём, – пояснил Пятак.
Я еще долго допытывался, все выискивая противоречия или неточности, за которые можно было бы уцепиться. В груди словно полыхал огромный костер – все-таки жарко в этой людской. Жарко и душно. К тому же после каждого бестолкового ответа этого сопливого идиота с противной козлячьей бородищей – я бы на его месте давно ее сбрил и не позорился – пламя этого костра вспыхивало все выше и жарче, аж припекало. Приходилось то и дело гасить его из кубка – на мое счастье, посудина оказалась какой-то бездонной.
Потом уже я узнал, что верный Тимоха, тревожно глядя на меня, ухитрялся все время тихонько его доливать из огромной – на несколько литров – пузатой братины. Получается, я вылакал ее содержимое, можно сказать, в одиночку.
– Мыслил, такие вести лучше пьяным принимать, – честно покаялся он мне после. – У меня тоже была раз однова деваха, да ее за другого выдали, так я нажрался и спать, а на другой день ни о чем боле и думать не мог, окромя головы, что болит. Нешто я знал, княже, что ты в такой раж войдешь.
Нет, поначалу хмель меня почти не брал. Вот ничуточки. Совсем. Затем разобрало, но я еще соображал, причем достаточно хорошо, чтобы ухитриться ускользнуть от надзора своего стременного.
И на опушке леса я оказался неслучайно. Просто взбрело в голову, что раз все кончено, то мне лучше всего уйти в какие-нибудь отшельники, построить себе избушку и жить подле поместья моей возлюбленной – увы, бывшей, – чтобы иметь возможность хоть изредка и издали, но любоваться ее красой. Строительство избушки, разумеется, я вознамерился начать прямо сейчас – имеется в виду, заготовку подходящих бревен.
Но потом мне пришла в голову здравая мысль, возможно, что последняя из здравых в эту ночь: «А ведь все мои усилия напрасны. Жена царя навряд ли станет проживать в отчем поместье. Даже после развода и то оказаться тут Маше не суждено – только монастырь. Это что же получается? Я ее больше не увижу? Так оно получается?! То есть судьба меня лишает даже этого?!» – растерянно спросил я сам себя и, сбитый ее коварным ударом, нанесенным по-подлому, из-за угла, в изнеможении брякнулся на пожухлую траву, угрюмо уставившись вверх и тупо глядя в распахнутое звездное небо.
«Правда, все это правда, – сказал Маугли опечалившись. – Я плохой детеныш, и в животе у меня горько».
Ему легче. А у меня горечь на душе. Ядовитая такая. Как желчь.
Да что же это такое?! На секунду нельзя расслабиться, как вновь на полу, а в ушах звонкий голос судьи: «Один, два, три…» Соперник торжествует, зрители орут: «Добей его, добей!», а я, распластанный, слушаю счет: «…четыре, пять…»
Это уже второй нокдаун, если не третий. Так нельзя. Чего доброго, закончат поединок досрочно за явным преимуществом. Не моим, разумеется.
«…Шесть, семь…» – назойливо звенит в ушах.
Надо вставать, Костя. Ну чего ты?! Я все понимаю, но нельзя же валяться, как выжатая тряпка, а то судьба и впрямь вытрет об тебя ноги. Вытрет и… правильно сделает. С тряпкой иначе не поступают. Она только для этого и создана. Только ты-то не тряпка! Ты – человек! Кажется, это звучит гордо? Вот и докажи.
Я до крови прикусил губу.
«…Восемь…» – произнес невидимый судья, но я уже поднялся. Пошатываясь, с ошалевшей, еще кружившейся от пропущенного удара головой, но я стоял на ногах, а это главное. Никаких белых полотенец! Или полотенцев – как правильно? Словом, никаких рушников! Я не сдамся! Никогда! Только если… Хотя нет, даже тогда я уйду непобежденным. Просто матч останется неоконченным, и все. Мы – с Урала! Мы не проигрываем!
Вынет Судьба из-за пазухи нож,
Скажет: «Веди себя тихо!
