– В чужих? Но я говорю от имени моей дочери!
– Алиса – жена моего сына, – воскликнул граф, – она носит наше имя и принадлежит к нашей семье. Единственным представителем ее интересов является ее муж, и ее отцу приходится уступить ему свое место, не заявляя личных претензий.
– Я и не заявляю никаких претензий, – ответил американец, – но всегда буду отстаивать интересы моей дочери и охранять их! Вы, по-видимому, не желаете вмешиваться в дела, но если все пойдет по-прежнему, то в самом скором времени Равенсберг окажется точно в таком же положении, в каком был два года назад, а этого я не могу и не хочу допустить. Я попрошу вас принять это во внимание.
Морленд встал и вышел. Равенсберг, стиснув зубы, молча смотрел ему вслед. Снова зазвенели кандалы, в которые его заковали. В последних словах Морленда звучала весьма недвусмысленная угроза. Впрочем, ведь теперь можно было грозить и принудить и его самого, и его сына ко всему при помощи этого брачного контракта, связывавшего их по рукам и ногам. Но тут же у графа возникла мысль, что если дело дойдет до крайности, то Алиса должна будет стать на сторону мужа. Положение графини Равенсберг было слишком блестящим, чтобы она решилась довести дело до разрыва, ведь, несомненно, она во что бы то ни стало захочет сохранить за собой роль, которую играла в Берлине этой зимой.
Глава 9
Среди леса, на краю большой поляны, приютился охотничий дом с фронтоном и оленьими рогами над входом. Он служил сборным пунктом во время графской охоты и был достаточно просторным, чтобы многочисленное общество могло там пообедать в ненастную погоду. Недалеко от этого дома поднималась возвышенность с видом на леса и все равенсбергские владения. Стоял жаркий день, и солнце уже склонилось к горизонту, когда графиня Алиса поднялась на холм. Она была в черной амазонке и темной шляпе на белокурых волосах. Сопровождавший ее берейтор остался с лошадьми у охотничьего домика. Во время одной из своих ежедневных прогулок молодая женщина нашла это красивое место и с тех пор часто приезжала сюда. Подобрав длинную амазонку, она медленно дошла до вершины, где под большой липой стояла полуразрушенная каменная скамья. Это место славилось своим красивым видом.
При появлении графини сидевший на скамье человек быстро поднялся, и Алиса узнала Зигварта. Он с минуту постоял неподвижно, потом холодно и сдержанно поклонился и уже собирался пройти мимо нее, однако она окликнула его:
– Господин Зигварт!
– Что угодно, графиня?
Алиса стояла перед ним, опустив глаза, казалось, она не находила слов. Наконец она тихо проговорила:
– Я была очень несправедлива к вам во время нашей последней встречи. Теперь я поняла это. Прошу вас простить меня.
При этом чистосердечном признании лицо архитектора вспыхнуло ярким румянцем.
– Вы все знаете? Вам рассказал мистер Морленд?
– Да, и уверил меня, что вы сами стали жертвой обмана. Но почему вы сами не сказали мне об этом тогда же? Вы оскорбились и гордо отвернулись от меня, не объяснив ничего. Почему вы не оправдывались?
– А если бы я стал оправдываться, вы поверили бы мне?
– Вам? Да!
Зигварт с облегчением вздохнул.
– Благодарю вас, графиня!
Она опустилась на скамью, и на этот раз Герман сел рядом, не ожидая приглашения. Липа простирала над ними свои густые ветки. Старое могучее дерево возвышалось среди темных елей и сосен, выросших гораздо позже него. Оно одно простояло здесь несколько столетий и видело еще те времена, когда Равенсберги были здесь сильным, возбуждавшим почтение родом, которому все кругом было подвластно.
– Вы приняли предложение моего отца и поедете с ним, когда он вернется в Америку? – спросила Алиса.
– Вероятно, но я попросил его дать мне время обдумать предложение до его отъезда.
– Обдумать предложение? Вас не удовлетворяют предложенные вам условия?
– Напротив, они превзошли мои ожидания, но это предложение ставит меня перед тяжелым выбором: или будущее, или родина!
– О, он не покажется вам таким тяжелым, когда вы узнаете нашу страну. У нас жизнь гораздо разнообразнее и активнее здешней и быстрее выносит на поверхность. Она катится свободно и вольно, и вы скоро забудете свою родину.
– Никогда! – страстно воскликнул Зиг-варт. – Если я когда-нибудь вынужден буду расстаться с родиной, то лучшие прожитые годы останутся здесь. Я это знаю, где моя работа, там и моя жизнь, я всегда останусь чужим в чужой стране, но ей будут принадлежать моя сила, мое творчество… и это кажется мне изменой, как… – Он резко оборвал свою речь. – Простите меня, графиня! Вы не поймете меня. Это нечто, вошедшее в плоть и кровь. Вы также выбирали, когда отказывались от своей родины, но у вас другие обстоятельства.
Пораженная Алиса молчала. Она обладала гордостью американки, считающей свою нацию первой в мире, и эта гордость иногда доходила до высокомерия, и все-таки она ни минуты не колебалась, когда ей предложили немецкую графскую корону. В эту минуту ей показалось, что следовало бы стыдиться этого.
– Мой отец считает очень важным заручиться таким талантом, как вы, – сказала она. – Он очень рассчитывает на ваше согласие, и если введет вас в наше общество, то успех вам обеспечен. Здесь вам пришлось бы ждать и завоевывать в продолжение нескольких лет то, что там уже ожидает вас.
– Это не пугает того, кто серьезно относится к себе и к своей работе! – горячо воскликнул Герман. – Настоящий великий труд – всегда борьба, в которой можно победить только упорной, настойчивой работой. Конечно, бывают часы уныния и сомнения, когда перестаешь верить в себя и свою силу, когда готов от всего отказаться, но потом в душе снова пробуждается прежнее упорство, подсказывающее: «Ты можешь, ты хочешь! Стремись вперед!» Тогда снова начинается борьба за жизнь.
Зигварт говорил так увлеченно, что, глядя на него, чувствовалось, как он сам переживал все, что так бурно и, пожалуй, бессознательно вырывалось из его души. Он говорил о собственной борьбе, о собственных страданиях.
Алиса слушала, словно он говорил с ней на незнакомом языке, но его слова находили в ее душе отклик. Для ее отца работа была лишь средством достижения цели, дорогой к богатству, и он достиг своей цели холодным расчетом, спокойным и неустанным стремлением вперед. Он не знал вдохновения работы, но его дочь почувствовала теперь, что есть другие цели, кроме богатства и видного положения, нечто лучшее, высшее, чего она не знала.
– А вы создали что-нибудь, что может вас выдвинуть? – спросила она.
Этот вопрос отрезвил Зигварта, он понял, как далеко зашел. Он хотел смолчать, но темные глаза, с напряженным вниманием устремленные на него, требовали ответа.
– По крайней мере, хотелось создать, – невольно вырвалось у него.
– Мой отец знает об этом?
– Нет, он знает только, что я жду какого-то решения, и позволил отсрочить мой ответ. Вопрос должен скоро решиться. Если решение будет не в мою пользу, я брошу здесь все и начну новую жизнь в Америке, и мистер Морленд убедится, что не ошибся в выборе. Не надо отказываться от счастья, даже если оно приходит не оттуда, откуда мы его ожидали. Иначе это призрачное существо исчезнет навсегда.
