«Развод»! Это слово было произнесено между ними впервые, но оба, очевидно, думали о нем уже не раз, потому что Алиса только вполголоса проговорила:
– За все время нашего брака Бертольд ни разу не дал мне повода жаловаться на него.
– Я ни в чем его и не упрекаю. Тогда мы считались только с ним одним, и действительно, лично с ним дело никогда не дошло бы до такого конфликта. С отцом мы познакомились гораздо позже. Тогда он был сама предупредительность, так как речь шла о его спасении, теперь же он почувствовал себя господином, владыкой и довольно ясно дает нам понять это. Он в состоянии принести в жертву своим интересам или, вернее, интересам прусского дворянства сотни тысяч твоего состояния. Необходимо вовремя помешать этому. Равенсберг должен быть передан Бертольду, а его отцу будет предоставлена только рента, на которую он мог бы жить.
– И ты думаешь, что мой свекор согласится на подобные условия? Никогда!
– Должен будет согласиться, – резко возразил Морленд. – Если мы предоставим его самому себе, он окажется в том же положении, в каком был три года тому назад. Уж не хочешь ли ты поддержать его? Ты жена Бертольда, что тебе за дело до его отца?
– Я хотела бы, чтобы Бертольд походил на отца, – горячо воскликнула Алиса. – Да, папа, мы с ним всегда были тайными врагами, но смотреть на него сверху вниз я не могла. При всех его недостатках в нем есть что-то значительное, солидное, даже в его неразумных поступках видна сила, энергия. В Бертольде, – и на ее губах появилась презрительная усмешка, – нет ни одной отцовской черты.
– Да, их он оставил в наследство другому, – холодно возразил Морленд.
– Другому? Что ты хочешь сказать?
– Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать, это только предположение. Поговорим о более серьезных вещах.
Но их разговор был прерван появлением слуги с визитной карточкой, Зигварт спрашивал, может ли мистер Морленд принять его.
– Конечно, могу, – быстро ответил американец. – Ты извинишь меня, Алиса, если я приму его здесь, у тебя? Сегодня нам вряд ли придется говорить о делах.
Алиса согласилась, и архитектор вошел. Он был удивлен присутствием графини и, поклонившись ей, обратился к Морленду:
– Простите, что отнимаю у вас время, но случилось нечто…
– Я догадываюсь, что привело вас сюда, – прервал его американец, – в газетах появилось известие о смерти Гунтрама.
– Да, это случилось так неожиданно!
Хотя Гунтрам был серьезно болен, но никто не мог ожидать такого скорого конца! А теперь в «Почте» пишут о том, какую потерю понесло искусство со смертью этого великого мастера, который своим лучшим, наиболее законченным произведением, виллой Берндта, как бы оставил нам свой прощальный привет. Все это слово в слово напечатано в «Почте».
– Знаю, я читал эту статью, – горько усмехаясь, сказал Герман.
– Всегда бываешь наказан, если что-нибудь откладываешь, – проговорил Морленд, – но в данном случае нам пришлось отложить по необходимости. Это можно было сделать только в Берлине. Смерть Гунтрама является для вас тяжелым ударом. С живым вы справились бы, но при таком исходе…
– Забудем об этом, – докончил Герман. – Начинать всю историю сначала у открытой могилы этого человека, которого все считали честным, было бы, по общему мнению, позорным оскорблением покойного, уже не могущего защищаться. Я прекрасно понимаю, что теперь ничего не смогу доказать.
– Вы относитесь к делу спокойнее, чем я ожидал, – американец был одного мнения с Зигвартом.
– Потому что должен был так отнестись. Мне остается только одно: доказать своей работой, что я мог создать подобное произведение и создал его. И я намерен это сделать.
Эти слова заставили графиню Алису внимательно прислушаться к разговору. Она окинула Зигварта вопросительным взглядом, между тем как ее отец утвердительно кивнул головой.
– Совершенно верно, и у нас вы найдете полнейшую возможность сделать это. Во всяком случае, это происшествие положит конец вашим колебаниям. Я жду, что мы…
– Вы ошибаетесь, мистер Морленд! Меня привела сюда не смерть Гунтрама. Я хотел сообщить вам, что решил остаться здесь, на своей родине, и доказать тут то, что я считаю своим долгом. Я просил отсрочки, чтобы выждать решения, от которого зависело все мое будущее.
– Оно касалось того проекта, о котором вы мне говорили? – неожиданно вмешалась Алиса.
Взгляд Германа загорелся гордым, торжествующим счастьем.
– Да, графиня, я победил! – воскликнул он.
– Я знала это! – вырвалось у Алисы. – Знала еще тогда, когда вы говорили мне о своей борьбе и стремлениях. Я никогда не сомневалась в вашей победе! – и она протянула Герману руку, которую он страстно прижал к своим губам.
Это была минута полного самозабвения, выдавшая то, что было скрыто. Они забыли, что не одни в комнате. Морленд молча смотрел то на одну, то на другого и вдруг резко спросил:
– Узнаю ли я, наконец, о чем именно идет речь?
– Простите, – быстро повернулся к нему Зигварт, – я ведь для этого и пришел сюда. Может быть, вы слышали о премии, назначенной за проект здания для национального музея в Германии?
Американец окинул молодого человека внимательным взглядом.
– Разумеется, слышал. Что дальше?
– Это будет громадное, монументальное здание, на которое отпущены колоссальные средства. Рассчитывали, разумеется, на лучшие силы, но подать проект мог всякий. Ну и я победил в этом конкурсе.
Зигварт вынул из кармана большую бумагу и передал ее Морленду. Алиса подошла к отцу и через его плечо прочла содержание: архитектору Герману Зигварту, состоящему на службе в Эберсгофене, сообщалось, что по решению жюри присланному им проекту присуждена первая премия и ему, Зигварту, передается право на строительство здания. Второй и третьей премии были удостоены два знаменитых архитектора Германии.
Алиса не произнесла ни слова, только ее глаза засверкали, и она бросила на Зигварта страстный взгляд. Морленд молча сложил бумагу и возвратил ее Герману. Архитектор удивился, он ожидал, что его новость будет встречена иначе.
– Не считайте меня неблагодарным, если я теперь откажусь от вашего предложения, – сказал он. – Но – вы видите – я приношу его в жертву не какому-нибудь пустяку.
– Нет, – холодно возразил Морленд, – это большой редкостный успех. Позвольте пожелать вам всего хорошего!
– Вы сердитесь на меня? – серьезно спросил архитектор. – О, не портите мне этим тоном первой большой радости успеха! Вы собирались так много сделать для меня, да уже многое и сделали. Я никогда не забуду этого, если даже и пойду другим путем.
Но его теплые слова не встретили отклика. Люди, подобные Морленду, никогда не прощают тому, кто разрушает их планы, и Морленд не мог примириться с тем, что от него ускользала, как он уже считал, его собственность. Он прежним ледяным тоном произнес:
