– Благодарю вас, но у меня сегодня вечером деловое свидание, а потом мне хотелось бы навестить Адальберта.
– Адальберта Гунтрама? Он был здесь на похоронах отца, но, кажется, давно вернулся в гарнизон.
– Нет, я узнал, что он еще в Берлине. Я не видел его с того несчастного инцидента в Графенау и считаю необходимым объясниться с ним начистоту.
– Значит, вы не собираетесь ворошить это дело? В данный момент это, пожалуй, и лучше, все же Гунтрам был вашим учителем, и, раз он умер, вам невозможно доказать его вину. Но совсем замолчать этот инцидент, конечно, невозможно. Вы тогда так энергично вступились за свои права, что ваши коллеги вряд ли забыли это.
– Мне кажется, что я нашел приемлемое решение, и мне хотелось бы поговорить об этом с Адальбертом, – произнес Зигварт. – Он должен, по крайней мере, знать, что я не предприму ничего такого, что могло бы отразиться на его будущем.
– Я боюсь, что его будущее пострадает не только от этого. С того дня мы с ним еще не виделись, передайте ему, пожалуйста, что я понимаю разницу между отцом и сыном и ни в чем его не упрекаю. Еще одно. Вы, наверное, навестите моего шурина, он теперь в Берлине вместе с дочерью.
– Знаю, но вряд ли я буду для него желанным гостем, из-за своего отказа я теперь в полной опале у мистера Морленда.
– Да, он неохотно расстается с вами, но ведь это, в сущности, должно вам льстить. Он уезжает уже в начале будущего месяца, и Алиса, разумеется, хочет провести с ним все оставшееся время. Граф и Бертольд остались в Равенсберге, так как не могут оторваться от охоты.
Зигварт вежливо согласился с этим и попрощался с Берндтом, но он отлично знал, что дело обстояло несколько иначе. В Равенсберге и Эберсгофене поговаривали о больших разногласиях в графской семье. Говорили, что графиня решительно встала на сторону отца и вскоре после его внезапного отъезда в Берлин последовала за ним. Бертольд остался с отцом, хотя, по-видимому, выдержал с ним тайную, но жестокую сцену. Одно было ясно: женитьба Бертольда на американке не принесла дому Равенсбергов счастья.
Начинало уже смеркаться, когда Зигварт вышел от Берндта. На улицах кипела обычная столичная жизнь, но Берлин не показался бы привлекательным иностранцу. Низкое серое небо с тяжелыми облаками и сырой, туманный воздух просто давили на человека. В магазинах уже светилось электричество, на тротуарах толпились пешеходы под мокрыми зонтиками, на перекрестках сталкивались экипажи, туман становился все гуще, все выглядело неуютно и уныло. Зигварту пришлось проходить мимо одной церкви, ярко освещенной изнутри. Вывешенное на церкви объявление гласило, что сегодня там состоится концерт духовной музыки в пользу какого-то благотворительного общества. Публика принадлежала, очевидно, к избранному кругу, так как к церкви один за другим подъезжали собственные экипажи. Один из них пересек Зигварту дорогу, и он узнал герб и ливрею Равенсбергов.
Герман хотел пройти мимо, но его ноги точно приросли к земле, и он страстным взглядом впился в остановившийся у церкви экипаж. Лакей открыл дверцу, из кареты вышла хрупкого сложения дама в трауре и стала подниматься по ступеням паперти. Это была баронесса Гельфенштейн. Герман вздохнул с облегчением, как будто избавившись от опасности, но безумная радость, охватившая его при одной возможности свидания, доказала ему то, чего он не хотел понимать, хотя уже давно осознавал – он был во власти чувства, с которым невозможно бороться. Непродолжительные, мимолетные встречи с Алисой решили его судьбу.
Безумие! Кем была для него эта Алиса Равенсберг и кем мог быть для нее он? Только препровождением времени, если бы она для развлечения вздумала заняться искусством, тогда он оказался бы тем баловнем, которого сегодня приблизят, а завтра опять оттолкнут. У нее нет сердца, а есть только гордость и каприз, он понял это с первого взгляда и все-таки был порабощен страстью к ней, убивавшей в нем и волю, и силы. Но Герман Зигварт не был создан для оков. То, что теперь бушевало и боролось в его душе, походило скорее на ненависть, чем на любовь. Нет, он не любил этой женщины. Этот угар должен пройти, и тогда он снова образумится.
Между тем молодая баронесса Гельфенштейн сидела в церкви, где сегодня замещала графиню. Алиса принадлежала к числу дам-патронесс этого общества, но не захотела ехать на концерт и послала за себя Труду, которая теперь робко сидела среди важных дам. Взяв ее с собой в Берлин, Алиса не считалась с ее желаниями, опекун решил, что так надо, и возражений не последовало.
– Ты нуждаешься в развлечениях, дитя, – объяснил ей граф. – Ты чересчур переживаешь свое горе и, когда Алиса уедет, почувствуешь себя слишком одинокой в Равенсберге, поэтому тебе лучше ехать вместе с ней.
Таким образом был решен отъезд Траудль.
Однако и в Берлине девушка чувствовала себя не менее одинокой, чем в Равенсберге, где все ей было чуждо. Ее не сочли нужным посвятить в семейные отношения графского дома, и на ее робкие вопросы Алиса отвечала так уклончиво и холодно, что глубоко обиженная Траудль замкнулась. Но она отлично видела, что в семье происходит что-то очень тяжелое. Внезапный отъезд Морленда и такое же внезапное решение Алисы сопровождать его не могли быть случайными. Граф в день отъезда невестки даже не попрощался с ней, уехав рано утром на охоту. Бертольд, сопровождавший обеих дам на станцию, казался крайне расстроенным и подавленным, очевидно, он оставался в замке не по собственной воле, видимо, отец не захотел отпустить его. Обо всем этом думала юная баронесса, пока вокруг нее раздавались торжественные звуки органа. Она чувствовала непреодолимую тоску по маленькому охотничьему домику, куда часто заглядывало солнце, по своему старому другу-лесничему и по безоблачному счастью тех дней, которые окончились так грустно и неожиданно. Адальберт по-прежнему ничего не давал о себе знать и, должно быть, совсем забыл свою маленькую златокудрую Труду.
Концерт окончился великолепно исполненным хоралом. Траудль почти не слышала его и вздрогнула, когда звуки органа стихли. Публика зашумела, направляясь к выходу. Дождь перестал, и на площади перед церковью было оживленное движение. Звонили, проносясь мимо, трамваи, экипажи тянулись бесконечными рядами. Девушка стояла изумленная непривычным ей уличным шумом, ожидая своего экипажа. Проходивший мимо мужчина второпях задел ее плечом и, наскоро извинившись, уже хотел пройти, как вдруг внезапно остановился и воскликнул:
– Траудль!
– Адальберт! – испуганно, но и радостно воскликнула она.
– Вы в Берлине? Как вы сюда попали?
– С графиней Алисой. Мы здесь уже две недели.
Они смогли обменяться лишь несколькими словами, потому что им мешали экипажи. Несколько мгновений Адальберт колебался, потом быстро схватил девушку за руку.
– Траудль, мы не можем так расстаться. Удели мне хоть несколько минут!
Он увлек ее в маленький палисадник около церкви, состоявший всего из небольшой лужайки с несколькими деревьями. Здесь можно было избежать уличного шума.
Какой поразительный контраст представляло их последнее свидание и эта встреча. Тогда маленькая златокудрая Труда, веселая и задорная, носилась по лугу, а Адальберт шептал ей на ухо свои признания. Кругом было столько света и солнца! Тогда к ним приблизилось обманчивое, сказочное счастье, которое они считали бесконечным, но оно на следующий же день оказалось разбитым, уничтоженным. Теперь их окружал сырой туман осеннего вечера, а кругом шумела столичная жизнь. Им казалось, что они видят кошмарный сон, от которого старались тщетно проснуться. Оба молчали, не решаясь заговорить, а в тот блаженный час они держали друг друга в объятьях.
