«Может быть, это наивно, но я все-таки спрошу тебя, Уммон: зачем воевать, если победитель известен? Ты сам сказал, что Высший Разум уже существует – в будущем, и враждует с человеческим божеством, даже отправляет вам из своего будущего информацию, которой вы делитесь с Гегемонией. Богостроители вправе трубить в фанфары. Зачем же воевать и суетиться?»
(Гвах!)
(Я учу тебя|
леплю лучшую воскрешенную личность
из всех вероятных|
даю тебе возможность бродить среди людей
в медленном времени|
чтобы закалить твою сталь|
но ты все еще
мертворожденный)
Я надолго задумываюсь. И снова спрашиваю:
«Будущее многовариантно?»
(Меньший свет спросил Уммона||
Будущее многовариантно||
Уммон ответил||
Есть ли у собаки блохи)
«Но тот вариант, в котором Высший Разум получает власть, наиболее вероятен?»
(Да)
«А существует вариант, где Высший Разум возникает, но человеческое божество не допускает его к власти?»
(Отрадно|
что даже
мертворожденный
может соображать)
«Ты, кажется, сказал Ламии, что человеческое… сознание (термин „божество“ кажется мне глуповатым), что этот человеческий Высший Разум является триединым по своей природе?»
(Интеллект|
Сопереживание|
Связующая Пустота)
«Связующая Пустота? Ты имеешь в виду V(Gh|c^3) и V(Gh|c^5)? Планковские длину и время? Квантовую реальность?»
(Осторожно|
Китс|
думанье может у тебя войти в привычку)
«И Сопереживание – та самая ипостась троицы, что дезертировала в прошлое, не желая воевать с вашим ВР?»
(Правильно)
(Наш ВР и ваш ВР
послали назад
Шрайка|
чтобы отыскать его)
«Наш ВР?! Человеческий Высший Разум тоже посылал Шрайка?»
(Он допустил это)
(Сопереживание
чужеродная и бесполезная штука|
червеобразный аппендикс
интеллекта\
Но человеческий Высший Разум провонял им|
и мы стараемся болью
выгнать его из убежища|
потому и возникло дерево)
«Дерево? Терновое дерево Шрайка?»
(Конечно)
(Оно транслирует боль
по мультилинии и инфоканалам|
как ввинчивается свист
в ухо дога\
Или бога)
Постигнув наконец истину, я чувствую, как пошатнулся аналог моего тела. Свистопляска вокруг яйцеобразного силового поля Уммона уже не поддается описанию. Кажется, какие-то гигантские руки рвут в бешенстве саму первооснову пространства. Хаос царит в Техно-Центре.
«Уммон, кто же воплощает человеческий ВР в наше время? Где оно скрывается, это сознание, в ком дремлет?»
(Ты должен понять|
Китс|
единственным выходом для нас
было создание гибрида|
Сына Человека|
Сына Машины\
И это прибежище должно быть таким привлекательным|
чтобы беглое Сопереживание
даже не смотрело на прочие обиталища
Сознание почти божественное
какое только могли предложить
тридцать человеческих поколений|
воображение свободно странствующее
через пространство и время\
И благодаря этим дарам
и соответствиям|
образовать связь между мирами|
которая позволила бы
этому миру ладить
с обеими сторонами)
«Уммон, мне осточертели твои двусмысленные благоглупости! Ты меня слышишь, идол с металлическими мозгами? Кто же этот гибрид? Где он?»
(Ты отказался
от божественности дважды|
Китс\
Если ты откажешься
в последний раз|
все закончится здесь|
потому что времени
больше нет)
(Иди!
Иди и умри чтобы жить!
Или поживи еще немного и умри
для нас всех!
В любом случае Уммон и остальные
больше не желают
иметь дело с
тобой!)
(Убирайся!)
Потрясенного, не верящего собственным ушам, меня не то роняют, не то швыряют, и я несусь сквозь просторы Техно-Центра, как осенний лист в урагане, пролетаю без руля и без ветрил через мегасферу и проваливаюсь в еще более густой мрак метасферы, распугивая непристойной бранью встречные тени.
Здесь – бескрайние просторы, ужас, тьма. И огонек костра где-то внизу.
Я плыву к нему, молотя руками и ногами по бесформенной вязкости.
«Это Байрон тонет, – мелькает мысль, – Байрон, а не я». Если мне и суждено захлебнуться, то лишь в собственной крови и ошметках легочной ткани.
Но теперь, по крайней мере, у меня есть выбор. Я могу предпочесть жизнь. Остаться смертным, не кибридом, а человеком, не Сопереживанием, а поэтом.
Выбиваясь из сил, я плыву против течения к далекому огоньку.
– Хент! Хент!
Помощник Гладстон, пошатываясь, входит в комнату. Его длинное лицо посерело от тревоги и усталости. Еще ночь, но обманчивые предрассветные сумерки уже подползают к окну.
– Боже мой, – произносит Хент, в ужасе глядя на мою грудь.
Скосив глаза, я вижу яркие, почти праздничные разводы артериальной крови на рубашке и простынях.
Хента разбудил мой кашель; приступ кровохарканья вернул меня на Площадь Испании.
– Хент! – я задыхаюсь и снова валюсь на подушки. Нет даже сил шевельнуться.
Хент садится на кровать, берет меня за руку. Он понимает, что я умираю.
– Хент, – шепчу я, – есть новости, чудесная информация. Просто чудесная!
– Потом, Северн. Отдыхайте. Я наведу здесь порядок, и тогда вы мне все расскажете. Времени у нас много.
Я пытаюсь привстать и висну у него на руке, цепляясь липкими пальцами за плечо.
