Этой ночью Сфинкс казался весьма ненадежным убежищем, и Сол вынес пожитки паломников на широкое гранитное крыльцо, где они с Дюре устроили Мастина и Ламию, укрыв их всеми одеялами и накидками и подложив под головы вместо подушек рюкзаки. Датчики свидетельствовали, что мозг Ламии по-прежнему бездействует, но сердце работало и все остальное было в порядке. Мастин по-прежнему метался в лихорадке.
– Как вы думаете, что же все-таки случилось с тамплиером? – спросил Дюре.
– Возможно, это просто истощение, – ответил Сол. – После того, как его похитили из ветровоза, он очнулся в пустошах и блуждал там невесть сколько. А потом, когда он очутился в Долине Гробниц Времени, снег заменял ему и питье и еду.
Дюре кивнул и покосился на мини-капельницу на руке тамплиера, старательно качавшую физиологический раствор в его вены.
– Странное истощение… – заметил иезуит. – Похоже больше на безумие.
– Может и так, – согласился Сол. – Ведь тамплиеры поддерживают почти телепатическую связь со своими кораблями-деревьями, а Мастин был свидетелем гибели своего «Иггдрасиля». Что может быть ужаснее, в особенности, если он знал, что это сделано нарочно.
Дюре молча кивнул, вытирая восковой лоб тамплиера. Полночь уже миновала; разыгравшийся ветер поднимал над ржаво-красными дюнами столбы пыли и завывал в крыльях Сфинкса. Гробницы, дотоле ярко светившиеся, начали тускнеть одна за другой. Порой обоих мужчин захлестывали волны времени, и тогда они, задыхаясь, хватались за стены. Через миг головокружение проходило, чтобы тут же вернуться вновь. Но обессиленные после очередного приступа Сол и Дюре оставались на посту: они не могли бросить Ламию, намертво соединенную со Сфинксом.
Перед рассветом облака рассеялись, и открылось небо, усеянное звездами, такими яркими, что глазам становилось больно. Сначала о том, что в космосе носятся гигантские эскадры, говорили только редкие следы кораблей – точно кто-то водил алмазом по стеклянному куполу ночи. Но вскоре бутоны далеких взрывов усеяли все небо, а еще через час свечение Гробниц померкло перед огненной вакханалией наверху.
– Как вы думаете, кто победит? – спросил отец Дюре. Мужчины сидели, привалившись к каменной стене Сфинкса и не отрывали глаз от полоски неба между изогнутыми крыльями чудовища.
Сол принялся растирать спинку Рахили, спящей на животике под тонким одеяльцем.
– Из того, что я слышал, следует одно: Сети не избежать тяжелой войны.
– Значит, вы верите прогнозам Консультативного Совета ИскИнов?
Сол пожал плечами:
– Я вообще не разбираюсь в политике, а тем более в прогнозах Техно-Центра. Я всего лишь третьестепенный ученый из маленького колледжа на захолустной планете. Но у меня предчувствие, что нас ждет нечто ужасное… что какой-то страшный зверь грядет на Вифлеем, чтобы родиться.
Дюре улыбнулся:
– А-а, это из Йейтса.
Улыбка его тут же погасла.
– Подозреваю, мы с вами как раз и оказались в этом самом новом Вифлееме. – Он обвел взглядом светящиеся Гробницы. – Всю жизнь я исповедовал учение Святого Тейяра об эволюции к точке Омега. И что же? Людское безумие сотрясает небеса, а Антихрист ждет, притаившись во тьме, чтобы в свой час унаследовать обломки мира.
– Вы считаете Шрайка Антихристом?
Отец Дюре оперся локтями на согнутые колени.
– Если он не Антихрист, всем нам придется худо. – Он горько рассмеялся. – Совсем недавно я был бы рад обнаружить Антихриста… Само присутствие в мире антибожественной силы значило бы, что существует сила Божественная, подогрело бы во мне умирающую веру.
– А теперь? – тихо спросил Сол.
Дюре развел руками.
– Меня тоже распяли.
Сол сложил в памяти обрывки из рассказа Ленара Хойта: пожилой иезуит прибивает себя гвоздями к дереву тесла, много лет мучается недоступной человеческому разумению мукой и воскресает вновь, но крестообразный паразит и теперь прячется под кожей на его груди.
Дюре отвел взгляд от неба.
– Не было объятий Отца Небесного. Никакого знака, что боль и жертва были не напрасны. Только боль. Боль, потом темнота, потом снова боль.
Ладонь Сола застыла на спине младенца.
– И вы утратили веру?
Дюре пристально посмотрел на него:
– Напротив, именно благодаря этому я осознал всю важность веры! Боль и тьма – вот наш удел со времен грехопадения. Но должна же существовать надежда, что мы сможем подняться выше… Что сознание сможет эволюционировать, перейти на новый уровень, более благожелательный, чем эта Вселенная, запрограммированная на равнодушие.
Сол торжественно кивнул.
– Во время долгой борьбы с болезнью Рахили у меня был сон… и такой же приснился моей жене Саре… Мне было сказано, что я должен принести в жертву мою единственную дочь.
– Да, – промолвил Дюре. – Я слышал рассказ Консула на диске.
– Значит, вам известен и мой ответ, – сказал Сол. – Авраамов путь покорности нас больше не устраивает, даже если существует Бог, который требует такой покорности. Мы приносили жертвы этому Богу в течение жизни многих поколений, и эта кровавая дань должна наконец прекратиться!
– И тем не менее вы здесь, – тихо сказал Дюре, обведя рукой долину, Гробницы и ночь.
– Да, я здесь, – согласился Сол. – Но не для того, чтобы пресмыкаться. Я должен услышать ответ этих сил на мое решение. – Он снова погладил дочь, – Рахили сейчас полтора дня от роду, ее время истекает. Если эта болезнь – проклятие Шрайка, я хочу посмотреть ему в глаза, даже если он и есть ваш Антихрист. Если Бог существует и это чудовище создано им, я выскажу ему наконец свое презрение.
– Мы, кажется, и так переусердствовали с презрением, – чуть слышно заметил Дюре.
Сол поднял глаза – огненные точки на небе вздулись, превратившись в пламенеющие пузыри, рассылающие по всему космосу круги ударных волн: то разрывались плазменные заряды.
– Мне хотелось бы, чтобы мы имели возможность бороться с Богом на равных, – сказал он, не повышая голоса. – Обложить его в его логове. Дать сдачи за все несправедливости, причиненные человечеству. Поставить перед ним выбор: либо он распростится со своим напыщенным самодовольством, либо пусть катится в ад.
Отец Дюре выгнул бровь и улыбнулся.
– Я понимаю ваш гнев. – Он нежно коснулся головки Рахили. – Пока не рассвело, давайте попробуем немножко поспать, а?
Сол кивнул и улегся рядом с ребенком, натянув одеяло до носа. Последнее, что он слышал, был шепот Дюре: тот то ли желал ему доброй ночи, то ли молился.
Сол погладил дочь по головке, закрыл глаза и заснул.
Ночью Шрайк не пришел. Не пришел он и утром, когда солнце осветило скалы на юго-западе и коснулось верхушки Хрустального Монолита. Сол проснулся и увидел, что солнечные лучи уже достигли долины; Дюре спал рядом, Хет Мастин и Ламия по-прежнему лежали без сознания. Пробудившаяся раньше всех Рахиль ворочалась и пищала с горькой обидой голодного птенца. Сол выдернул тесемку нагревателя и выждал минуту, чтобы молоко в одном из последних детских пакетов нагрелось до температуры тела. Ночь выдалась холодная, на ступенях, ведущих к Сфинксу, сверкал иней.
