Ранее обстановка не давала возможности щадить пленных. Мы сами были окружены со всех сторон. А теперь… теперь мы еще не раз столкнемся с этим проклятым вопросом.
Полчаса спустя Скоробогач принес мне записку.
«Я слыхал, – писал Эрдели, – что вы, как всегда, проводите ваши досуги в милой уютной компании… Я хотел бы просить разрешения Вашей милой хозяйки отдохнуть несколько минут за ее чайным столом».
Нелегко было мягкосердечному и гуманному Эрдели… Он был бы рад душой избавиться от своей роли неумолимого судьи. Мы сейчас же послали ему самое сердечное приглашение.
На другое утро я встретил милую Шурочку в слезах.
– Убили его… Его расстреляли, – говорила она, рыдая.
– Кого?
– Фому… Доброго сердечного Фому… За укрывательство! Он прятал раненых большевиков… У него осталась вдова и восьмеро детей!
Через два дня мы продолжали наступление. Уже в темноту вошли мы в станицу Старо-Мышастовскую; я занял первую попавшуюся пустую хату и пошел в штаб.
Эрдели остановился у приходского священника, занимавшего высокий двухэтажный дом. Сам генерал с начальником штаба заперлись в кабинете, в приемной бегали адъютанты, суетилась попадья с дочкой и сам батюшка, все разодетые по-праздничному, приготовляя роскошный ужин для дорогого гостя.
Для них это был двойной праздник: вернулся молоденький муж их прелестной дочки. Она сияет от восторга – ее милый, который чудом спасся от красных и недели просидел в камышах, – дома!..
Вымытый, одетый в самую блестящую форму, он идет представляться начальнику дивизии.
В штабе я не успел добиться никаких разъяснений. Еще ничего не известно. Дрейлинг и Шкиль мелькают от времени до времени с озабоченными лицами: «Сейчас все заняты».
За дверьми дожидаются мои ординарцы.
– Ну, вот что, – говорю я им. – Там садятся за ужин, а мы пока пойдем погуляем на площади.
На площади никого нет. Только в конце ее, на скамеечке, сидят три барышни. Когда мы проходим обратно, позади нас слышится робкий голос:
– Господин офицер! Господин офицер… Я оборачиваюсь:
– Прикажите?
– Ах, господин офицер! Мы в большом страхе. Тут ходят слухи, что казаки уходят и красные займут станицу. Мы ужасно боимся, мы ведь здесь одни, застряли случайно и не знаем, что делать!
Ах, вот почему у Шкиля была такая озабоченная физиономия! Наверное, опять гром не из тучи…
– Милые барышни, пока вам нечего опасаться. Но, во всяком случае, если вам хочется быть подальше от войск, мы о вас позаботимся. Володя, скажите Мустафе, чтоб он приготовил двуколку, посадите в нее наших барышень и проводите их верхом до Новотитаровки. Скажите милой Шурочке, что я очень прошу поберечь их денек или два, пока им удастся попасть в Екатеринодар.
– Ах, это наша Шурочка? Мы все ее знаем. Как хорошо! Через двадцать минут появляется Володя в полной амуниции, на коне, Мустафа гонит за ним двуколку.
– А ваши вещи?
– Но у нас нет вещей, все с собой! Мы ведь приехали сюда из Екатеринодара налегке, последнее время там было так жутко!
– Ну вот, а теперь попались в наши лапы! Но не беда, Володя вас побережет, а там, у Шурочки, вы у себя дома. Передайте ей горячий привет от всех нас – с Богом, Мустафа!
В штабе ужин еще не окончился. Оставляю там «мичмана», а сам иду домой.
Я не успел еще раздеться, как раздался стук в дверь.
– Мы к вам!
– Заходите, расскажите…
За порогом – Скоробогач под руку с прелестной дочкой священника, в пледе, накинутом сверх ее праздничного платья.
– Заходите, расскажите, чем могу вам служить?
Скоробогач усаживает в кресла мою неожиданную гостью, которая продолжает дрожать, как осиновый лист, а сам отзывает меня в сторону.
– Мы пришли просить для нее вашей защиты, – говорит он мне на ухо. – Иван Егорович отослал ее мужа, как только он показался в дверях, со спешным пакетом в другой отряд. А сам – ведь вы его знаете, он не даст спуску ни одной хорошенькой женщине – повел натиск на эту бедняжку. Отец и мать в панике обратились ко мне.
Куда ж я могу ее спрятать? Оставьте ее, ради Бога, у себя на эту ночь, у вас не посмеют ее искать!
– У меня она будет в полной безопасности, – отвечал я. – Пока я жив, никто не посягнет на ее честь, будь то сам китайский император. Я лягу поперек дверей, а она может устраиваться на моей постели. А как на фронте? Была паника?
– Тайная разведка сообщила, что красные подвели резервы и завтра пойдут в наступление. Оказалось, фальшивая тревога.
Ну, и слава Богу! Значит, можно спать спокойно.
Утром, чем свет, моя перепуганная птичка уже выпорхнула из клетки. Казаки уже выводили коней и становились в ряды. По последним сведениям, противник уже отходит к высотам, за которыми расстилаются прикрывающие город сады…
Скакать вперед – и смерть, и ад,
Вернуться – преступленье…
Чтоб сделал ты, мой сквайр, когда б
Стал графом на мгновенье?
Скотт
На рассвете штаб уже находится на высоте, господствующей над всеми полями, косогорами и лощинами до самых садов, прикрывающих столицу Кубани. Флаг командующего гордо развевается на самой вершине холма, под ним стоит генерал Эрдели и весь его штаб. Конвой притаился у подошвы.
На Великой войне я не представлял себе командира полка иначе, как на охапке соломы, с картой в руках, диктующего распоряжения своим офицерам. Здесь, в кавалерии, в той молниеносной борьбе, где играет роль только глазомер и натиск, где быстрое изменение обстановки требует немедленного решения, где потерянная минута превращает победу в поражение, – дело совершенно иное. Начальник дивизии, командиры полков стоят во весь рост на курганах, которые служат им наблюдательными пунктами, не считаясь с несколькими снарядами, брошенными в их сторону в разгаре боя, и даже пренебрегая свистом пуль. К этому надо привыкнуть.
Но на лице Эрдели видна какая-то неуверенность. Он пристально разглядывает камыши, где залегли спешенные казаки и черкесы, на противоположные гребни, где засели красные, и следит за перестрелкой, то загорающейся, то затухающей вдоль всей линии. Потом подымает бинокль и всматривается в направлении на железную дорогу, где то и дело поднимаются облачки пара маневрирующих паровозов. Вот один из них останавливается и выпускает пару 105-миллиметровых снарядов из дальнобойного орудия.
Эта неопределенность положения меня начинает нервировать.
– Ваше высокопревосходительство! Разрешите мне проехать вперед, взглянуть на мои орудия, разбросанные по фронту.
