– На самом законном… Командующим батареей со всеми правами… Вы получите пополнение от всех гвардейских батарей и через 24 часа должны быть на Финляндском вокзале. Пока мобилизуется Гвардейский корпус, на вашем отряде лежит ответственность за защиту столицы.
Какая неслыханная честь! Какая радость!
Я лечу в канцелярию. Шульман уже сидит на своем месте, дымя толстой сигарой и тупо вперя взор в пространство. Его никто не замечает, и он ничего не видит – ни дать, ни взять Диоген при осаде Синопа. Офицеры уже начинают собираться.
– Ваше высокоблагородие, – обращается ко мне старший писарь Кондрашов, – вы изволите назначить заведующего хозяйством под поручика Стефанова, мы сейчас отправляем его в банк за деньгами. С ним поедет Мощенский, а вам надо подписать ему доверенность, и вот этот лист.
– А это что такое? – спрашиваю я, машинально подписывая требование.
– Это подъемные: вам, как командующему причитается… – он назвал колоссальную сумму. – Вот это им, как заведующему хозяйством; это подпоручику Сергиевскому, как делопроизводителю, это – остальным господам офицерам.
– Да ведь это целый капитал!.. И его не потребуют обратно?
– Никогда. Вот закон, – Кондрашов подчеркивает ногтем статью закона.
Господи! Как благодарить Тебя за все?!
Когда шесть лет назад я вступил в должность заведующего хозяйством, я не имел ни копейки долгу. Демидов, передавая мне хозяйство, удержал кое-что, затраченное им на экипировку офицеров, которые накануне парада не имели нужного снаряжения и обещали вернуть все из «полугодового» – так называлось пособие, выдававшееся гвардейцам сверх жалованья. Сумма эта была умеренная, но далека от того, чтоб уменьшаться: она росла с каждым годом.
В самый момент сдачи, едва я вышел из канцелярии с карманами, набитыми деньгами на уплату счетов – поставщики должны были явиться на днях, – около конюшни я наткнулся на полковника Андреева.
– Иван Тимофеевич, Иван Тимофеевич! – закричал он мне издали, – одно слово. Ивко, ты ступай наверх, я сейчас приду в канцелярию.
– Что прикажете, господин полковник?
– Я только что видел в руках у вас целую кучу бумажек. Хочу попросить вас на несколько дней выручить меня пятьюстами рублями.
Итак, у меня уже почти ничего не остается для расплаты по счетам.
– Не беда, ваше высокоблагородие, – утешал Кондрашов, через недельку выпишем новые.
Прибавка содержания в 30 р. в месяц не спасала меня от нависшей опасности. Откуда мог я пополнить недостающие суммы? Все время обращались ко мне уже не только офицеры, но даже солдаты, просившие по трешке на дорогу в отпуск. Как мог я отказать им, одалживая другим сотни? Каждый месяц я вкладывал обратно, что мог. В конце года туда же летело полугодовое. Я брал несколько сот из заемного капитала – все шло туда же… И что же? Бедняга Андреев перед смертью завещал жене в первую очередь ликвидировать заем, сделанный им пять лет назад… Мне стыдно было брать эти деньги от молодой вдовы, со слезами благодарности протягивавшей мне эту сумму. Но проклятая яма все шире и шире разверзалась у меня под ногами.
В этот момент она достигала двух с половиною тысяч. Я упорно верил в спасение, но не видел его. И вот мне сваливается с неба сумма, которая оставляет мне еще полторы тысячи!
Мою радость разделяли и писаря. Они видели и знали все. С невыразимым восторгом сдал я денежный ящик Стефанову, в то же время предупредив его о грозящей опасности.
– Т-т-ты не беспокойся, – возразил он, смеясь. – От меня-то уж не выцарапают ни копейки.
…Как пронеслись эти 36 часов, я уже не могу вспомнить. Во всей войне самое тяжелое – это мобилизация: раздача обмундирования, амуниции, ручного оружия, прием людей и лошадей. Мне было стыдно: мои старшие братья, старые командиры, приводили мне своих… Наконец, все было готово!
В четверть часа мы могли выйти строем из ворот бригадного двора. В эту минуту пришло приказание задержать батарею до нового распоряжения.
С какой радостью я помчался, чтоб отдохнуть и поделиться новостями!
Маруся уже ждала меня на квартире. Она сразу же получила мою просьбу переехать ко мне совсем, вместе с Машей, и обе привели все в блестящий порядок. Не зная, когда я вернусь и вернусь ли когда-нибудь, я отдал ей все деньги и просил ее оставаться полной хозяйкой в мое отсутствие. Милого, доброго священника она уже не застала. Он погиб со всей семьей, переправляясь через Волхов на новом месте своего назначения… Но теперь я всегда найду священника, который нас повенчает, вопрос лишь во времени! Ты моя!
– Заинька мой, я так счастлива с тобою, – повторяла Маруся. – Я ничего не хочу для себя!
… Стук в дверь, звон шпор в передней…
– Ваше высокоблагородие, батарея выступает на Балтийский вокзал! Извольте прочитать. – Вестовой сует телеграмму.
ФИНЛЯНДИЯ ПРИНЯЛА ЦАРСКИЙ МАНИФЕСТ – ОТРЯДУ СПЕШНО ГРУЗИТЬСЯ НА БАЛТИЙСКОМ ВОКЗАЛЕ, ВОССТАНОВИТЬ СООБЩЕНИЕ С ГОСУДАРЕМ В ПЕТЕРГОФЕ И ИДТИ НА ОРАНИЕНБАУМ. КРОНШТАДТ ГОРИТ – КОМЕНДАНТ ОКАЗЫВАЕТ ОТЧАЯННОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ С ТРЕМЯ РОТАМИ ПЕХОТЫ ПРОТИВ ДВАДЦАТИ ВЗБУНТОВАВШИХСЯ ЭКИПАЖЕЙ, – К НЕМЕДЛЕННОМУ ИСПОЛНЕНИЮ…
Погрузка закончилась темной ночью. Только когда двинулись эшелоны, стало возможным обдумать создавшееся положение. Оно выяснилось постепенно, благодаря случайно доходившим до нас сведениям. Государь с Семьей и Великий князь Николай Николаевич были отрезаны от всего мира в Петергофском дворце. До самого Петергофа дорога была разобрана, и нам приходилось восстанавливать ее, передвигаясь затем скачками по нескольку верст. О том, что делалось впереди, мы не отдавали себе отчета ни в данную минуту, ни после того, пока не прошли обе станции и уже не двинулись беспрепятственно на Ораниенбаум. Положение Царя в эти минуты было похоже на то, что случилось с ним 12 лет спустя. Разница была только та, что в нескольких верстах от него в Кронштадте находилось до 20 тысяч бунтовавших матросов и все оставшиеся суда Балтийского флота, о которых мы не имели никаких сведений.
Пройдя Петергоф, генерал Щербачев пригласил меня к себе в купе, чтоб выяснить способ действий. Приходилось идти на прорыв между эскадрами, находившимися в полной боевой готовности, чтоб сразу же ввязаться в уличные бои. В Ораниенбауме мы нашли несколько баржей и буксиров, с которыми и двинулись наудалую, ощетинившись орудиями с обоих бортов, чтоб в случае мины дать хотя бы залп по бунтовщикам.
Но на судах все было мертво. На берегу мы также не встретили сопротивления и двинулись разоружать экипажи, которые после трех атак на Комендантский дворец рассеялись по своим казармам. Оказывается, одновременно с нами или несколько ранее на косе по собственному почину высадился генерал Адлерберг с Новочеркасским полком. Мы нашли в порядке только один Королевы Ольги экипаж, где вахтенные офицеры в полном снаряжении встретили нас у ворот.
Разоружение шло медленно, но без столкновений. Только в трех местах пришлось прибегнуть к угрозе, держа орудия наготове. Мы были совершенно истощены после стольких ночей, но солдаты все время получали усиленное довольствие, а офицеров пригласил к себе один из видных чинов адмиралтейства и накормил прекрасным обедом… Я так измучился, что засыпал между блюдами, как говорят краснокожие – между пытками.
