Офицеры дивизиона были глубоко потрясены случившимся. Они с горечью комментировали все события и верно учитывали будущее. Но вот посыпались, как из рога изобилия, другие известия… Вышел приказ № 1…
На другое же утро ко мне явились оба молодых офицера 3-й батареи, Лер и Васюта, и представили ходатайство о производстве в прапорщики вольноопределяющегося Вайнштейна.
Я давно замечал, что этот еврей играет какую-то роль в батарее и пользуется среди молодежи особым влиянием. При Ковалевском он всегда бывал вместе с офицерами в его сопровождении. Безчастнов был, очевидно, слишком резок по отношению к нему; временно командовавший после него капитан Кванчхадзе недолюбливал еврея, но ему на смену уже ехал из Киева капитан Деполин, и пока что Вайнштейн все более и более забирал молодежь к себе в руки.
– Милые мои, – отвечал я им, – вы сами не знаете, чего просите! Все это придет в свое время. Посыплются производства евреев в офицеры. Это будет самоубийством для армии. Но не нам первым открывать им ворота. За революцией последует реакция, и тогда каленым железом будут выжигать все, что мы наделаем.
– Но ведь он – исключение! Готовый офицер, храбрый, георгиевский кавалер. Его так ценил покойный Ковалевский. Он даже не похож на еврея!
Пусть так, но за ним, как в отворенные ворота, посыпят другие. Моя рука никогда не подымется на то, что я считаю первым шагом к разложению армии.
– Вот, прочитайте это!
Начальник артиллерии, генерал Селиверстов показывает мне письмо, написанное четким каллиграфическим почерком, в котором Вайнштейн дословно повторяет мой ответ на ходатайство с подчеркнутыми красным карандашом, особенно резкими выражениями. Оно явно было направлено через штаб, чтоб попасть в цензуру!
– А вы знаете: командир корпуса, генерал Огородников старается всячески выслужиться перед Керенским – он хочет предать вас военно-полевому суду!
– Ваше превосходительство! Ведь вы старый гвардеец, товарищ по выпуску моих братцев. Неужели вы могли бы ожидать от меня другого ответа на ходатайство этого еврея, который заставит плясать по своей дудке и офицеров, и солдат?
– Что же делать? Ну хорошо, отправьте его в отпуск, я пока постараюсь замять это дело!
Вернувшись, подбегаю к телефону: «Спешно от командира полка на Золотой горе. Прошу немедленно приехать». Через 40 минут я уже в штабе полка.
– Полковник, на днях вы предлагали мне свою помощь. После вашего посещения немцы повели подкоп против Золотой горы. Наши саперы открыли контргалерею, но взорвали ее прежде времени всего в 30 шагах впереди нашего бруствера – и воронку заняли немцы! Теперь с минуты на минуту можно ждать атаки на Золотую гору. Можете вы нас выручить своей артиллерией?
– Я сейчас же сосредоточу туда все свои батареи. Но попробуем связаться с вашей бригадой – ведь это ее участок.
– Ничего не выйдет, это безнадежно!
– Ну хотя бы для проформы!
– Бригада! Попроси командира…
– Спять, и не приказано будить!
– Адъютанта!
– Бреются…
– Видите?
– Ну, тем лучше… Не буду терять времени. Сейчас сам начну пристрелку. Соедините гору прямым проводом с моим командным постом!
– С Богом!
Я уже на Золотой горе.
– Полковник Калиновский!
– У телефона.
– Немцы заняли взорванную нами воронку в 30 шагах впереди Золотой горы. Дайте первый выстрел шрапнелью на удар по немецкому брустверу напротив, я буду вам корректировать стрельбу из окопа на Золотой горе. Будьте осторожны, я всего в 30 шагах, малейшая ошибка и вы влепите мне прямо в лоб, так как гора вдается бастионом в расположение неприятеля.
– Слушаю!
Идет выстрел… Прямо в неприятельский бруствер!
– Великолепно! Чуточку прибавьте прицел!
– Второй… ближе… Прямо в воронку… Но наши окопы и вся Гора содрогаются от удара.
– Идеально! Передайте данные второй и третьей батарее! Тяжелые батареи на платформах пусть пристреливаются по отдельности по немецкому брустверу. А легким поручаю заградительный огонь на случай появления резервов. А теперь дайте мне минуту отбежать и сыпьте с Богом тяжелыми по десять бомб и легкими очередями беглого огня.
– Прячьте своих по убежищам, – бросаю на лету командиру роты, а сам лечу по зигзагам апрошей
[139]
. Но не успеваю отбежать далеко, как вся гора и немецкие окопы перед нею уже трясутся от разрывов тяжелой артиллерии и окутываются облаками порохового дыма. Выглядывая временами, вижу, как с брустверов под перекрестным огнем во всех направлениях летят дернины, земля и песок.
– Что вы мне наделали? – встречает меня командир полка. – Вы разобьете все мои окопы!
Я чувствую себя огорошенным, как крыловский батрак, испортивший медвежью шкуру. Но едва подъезжаю к своей штаб-квартире, как меня требует начальник артиллерии.
– От души поздравляю вас! – встречает меня генерал Селиверстов: – Корпусной командир в восторге… Немцы в панике, ожидая штурма, подвели резервы, которые подвернулись под ураганный огонь. Наши тоже вскочили на бруствер, готовясь по первому сигналу броситься в атаку. Пехота говорит, что такого огня и такой помощи от нашей артиллерии не видали с начала войны… Огородников ликует, приказал представить вас в генералы…
– Благодарю, ваше превосходительство. По мне и вся-то эта горстка не стоит пары генеральских эполет… Лучше дайте Владимира на шею, а то меня все забывают при переброске из корпуса в корпус, а без командирского креста старому полковнику как-то неловко. А генерала я получу по статусу за Георгия, если только… Кстати, а как же с письмом Вайнштейна?
– Бросьте его в помойную яму!
Вот она, наша военная служба… два часа назад под судом по доносу перед дулом собственного орудия, которого бомбы рвутся в 30 шагах от моего носа, – и сейчас…
На другой день к моему крыльцу подъехала огромная старомодная коляска. Из нее вылез мой старый товарищ по школе, полковник барон Таубе – командующий той самой бригадой, с которой я пытался связаться по телефону.
– Очень, очень рад! Слыхал, что вы хотели поболтать со мной по телефону, вот и разыскал вас.
Мы провели в дружеской беседе о прошлом добрые полчаса.
– Вы знаете, – говорил он, усаживаясь в коляску и лениво потягиваясь на мягких подушках, – я думаю требовать себе генеральский чин… за Золотую гору…
Развал
Чем хуже, тем лучше.
Революционный принцип
С каждым днем становилось яснее и яснее: революция выигрывала почву, правительство теряло ее. Вернее, правительство было номинальным и только делало вид, что функционирует. Появление у власти Керенского было новой ступенькой вниз, ему повиновались лишь те, кто хотел: не было ни твердой власти, ни управления. Оставалась только надежда, что подготовленной к этому моменту армии удастся восстановить боевой престиж и увлечь за собою массы, пока еще начавшееся разложение не зашло слишком далеко. Фронт оживился. Началась переброска войск к месту прорыва; воздушная разведка, сосредоточенье пехотных масс и артиллерии производились в невиданных до сих пор размерах. Затеплилась надежда – одним ударом вернуть потерянное…
